Немедленно снаружи здания собралась толпа, и улицы заполнились встревоженными мужчинами и женщинами. Внезапно раздался клич: «На баррикады! На баррикады!» Крик эхом прокатился по улицам, и через короткое время по всему городу началась стрельба.

Похоже, полиция воспользовалась мешками с песком и кирпичами, первоначально предназначенными для отражения Нападения франкистов, и возвела укрытия вокруг всех районрв, находящихся под контролем правительства. Напротив каждой их баррикады наши товарищи-анархисты, разобрав мостовую, сложили из камней свои баррикады.

Мы с Дженни спешили в нашу штаб-квартиру, а мимо нас пробегали группы мужчин и женщин, с винтовками в руках, они торопились на свои места на баррикадах или на позиции в контролируемых нами зданиях. Шум дорожного движения стих, и раздавались только хлопки выстрелов, слышались ожесточенные перестрелки и завывание сирен карет «скорой помощи», выехавших из больниц и возвращающихся обратно.

Наша штаб-квартира готовилась к атаке. Пока мужчины закладывали окна и дверные проемы, женщины таскали ящики с патронами. Были установлены пулеметы, и мы ждали неминуемого, как мы понимали, нападения. Тем вечером мы с Дженни вернулись в нашу гостиницу, «Орьенте». Не без труда, но нам пришлось быть очень осторожными. На самом деле, когда мы вышли, стрельба затихла, но каждые несколько ярдов мы останавливались и хватались за оружие.

На следующее утро мы решили, что наше место — рядом с товарищами в штабе, и в семь часов мы туда отправились. В этот час испанские женщины идут на рынок и, зная об этом, обе стороны были осторожны и прекращали стрелять, пропуская своих кормилиц.

Мы смешались с этими женщинами, некоторые из них несли в руках маленькие белые флаги. Нам приходилось красться вдоль улиц, прижимаясь к стенам. На каждом углу тех улиц, где, как известно, были возведены баррикады, кто-то из женщин принимался размахивать белым флагом.

По этому сигналу стрельба прекращалась, и мы торопливо перебегали дальше. Иногда, впрочем, стрельбу вели поверх наших голов (целились по окнам домов), и нам на головы потоком сыпалась штукатурка. За каждым деревом и фонарным столбом прятался солдат той или другой стороны, и они хмуро смотрели на нас или улыбались, махали нам руками.

Таким путем, по всяким закоулкам, мы в конце концов добрались до Виа Дуррути, где, ожидая затишья, разговорились с одним товарищем. Через пять минут, выглянув в окно штаба, мы увидели, как он упал, тяжело раненный. Оказавшись внутри, мы поднялись на крышу, чтобы оглядеться, если оттуда вообще удастся что-то увидеть. Стоило нам высунуть головы, как загремели выстрелы, заставившие нас быстро пригнуться, и мы, упав на живот, уползли обратно в укрытие.

К тому времени на Виа Дуррути нельзя было и носу высунуть. Чуть дальше по улице находился полицейский участок. Глядя на него из заложенного окна, мы заметили дымки из каждого окна — все равно что картинка из фильма о Диком Западе. Так же выглядело и другое правительственное здание на другой от нас стороне улицы.

Весь день мы занимались тем, что набивали обоймы для солдат и готовили для них еду. Пока они ели, мы поняли, что еды у нас не так много и им нужно отдать все, что у нас есть, а сами мы можем попробовать поесть в маленьком ресторанчике, который находился в нескольких кварталах отсюда и который оставался открытым для нас.

Он был в том районе, который контролировали мы. И все же странно было видеть, как мужчины откладывали оружие, пробирались через эти несколько улиц, перекусывали и потом возвращались обратно и снова принимались стрелять. Если бы они взяли с собой оружие, то рисковали быть остановленными полицейскими, которые могли прорваться сюда.

Так мы и прожили следующие три дня. Мы не могли вернуться обратно в гостиницу, так что на ночь раскладывали тюфяки под окнами наших комнат (это самое безопасное место в комнате) и пытались хоть немного поспать.

Наступавшее в семь утра затишье в перестрелках мы всегда использовали для того, чтобы немного пройтись. Мы проходили мимо полицейского участка или мимо другого правительственного здания, чтобы поглядеть, не удастся ли заметить что-нибудь важное.

Разумеется, каждые несколько минут нас останавливали, но так как у нас не было оружия и мы были женщинами, нас пропускали дальше. У баррикад мы видели, что солдаты и полицейские, вынеся из близлежащих домов мягкие кресла, удобно в них устроились — бойцы перекуривали, пока вновь не пришло время для перестрелки. Казалось, они все воспринимают совершенно спокойно. Иногда нам удавалось разжиться у них едой.

Во время этих прогулок к баррикадам нам приходилось подбираться, пригибаясь к самой земле. Если бы над баррикадой показалась чья-то голова, это стало бы сигналом к началу новой перестрелки. Из своих окон мы видели, как наши враги расстреляли автомобиль. Мы не знали, кто в нем ехал. На самом деле из машины сумели выбраться три человека, они спрятались в дверном проеме, оказавшись прижатыми огнем.

Один стал стрелять, чтобы отвлечь внимание от других, и мы послали на помощь броневик, чтобы их вывезти. Когда броневик остановился, в него бросили гранату и один товарищ был ранен, но тех людей мы спасли. В другом случае из подбитой машины вытащили двенадцать товарищей. Когда к ним попыталась проехать «скорая помощь», то людям в ней приказали вернуться и сказали, что если они приедут снова, то по ним откроют огонь. Наши товарищи не хотели убивать людей, и они по возможности старались не стрелять. Они не атаковали, ограничившись только обороной.

Между баррикадами лежали убитые и раненые. Поврежденные автомобили стояли на всех улицах. В окнах едва ли уцелело хоть одно стекло, все фонари были разбиты. Стены повреждены гранатами, испещрены осколками и пулями. За эти три дня погибли 300 наших товарищей, и я не имею представления, сколько было раненых. Как только затихала стрельба, жены и матери спешили на улицы, выискивая своих любимых, мужей и сыновей. Некоторые, прослышав, что те ранены, бросались то в один госпиталь, в другой. На улицах было полно охваченных страхом и обезумевших женщин.

В истории шотландского спорта Бенни Линч, боксер из Глазго, был одним из самых талантливых спортсменов, но в то же время оказался и очень трагической фигурой. Первым из шотландцев он завоевал звание чемпиона мира и оставался бесспорным чемпионом с 1937 по 1938 год. Однако следующий матч стал для него одним из последних мгновений славы. Затем его жизнь пошла под откос, и он попадал на первые страницы газет не благодаря мастерству бойца, а из-за личных проблем, в том числе и вызванных сильным пьянством. И тем не менее за свою спортивную карьеру он одержал восемьдесят две победы в 110 боях — поразительный результат. Линч умер в 1946 году, в возрасте тридцати трех лет.

Прошлым вечером в Шоуфилд-Парке, в бою против Питера Кейна (Ливерпуль) Бенни Линч (Глазго) успешно защитил свои титулы чемпиона мира, Европы и Великобритании по боксу в наилегчайшем весе, причем шотландец выиграл нокаутом в 13-м раунде.

Схватка протекала в бешеном темпе, но, начиная с шестого раунда, было очевидно, что преимущество на стороне чемпиона.

Великому бою предшествовала немалая борьба за пределами ринга. Безобразных сцен удалось избежать только благодаря радостному настрою тех тысяч людей, кто требовал пропустить их, и благожелательному обращению с ними десятков полицейских, пеших и конных. Входов для прохода обладателей билетов было недостаточно, и когда люди прошли за первые барьеры, то обнаружили, что к самому рингу они попасть не могут.

Для умиротворения обладателей билетов на ближайшие к рингу места была призвана полиция, так как меньшинство из них принялись угрожать должностным лицам, обвиняя их в неспособности обеспечить свободный проход. Многие обладатели дорогих билетов бросились к единственному, по-видимому, имеющемуся входу — ведущему к самым дешевым местам площадки, — и, в разгар всей этой суматохи, прибыл Питер Кейн, вместе со своей невестой, мисс Маргарет Данн. В сутолоке они разделились, и мисс Данн оказалась среди тех, кто остался с краю огромной толпы.