Денежные средства истощались, положение становилось отчаянным, и мы уже тратили последние 30 фунтов, когда, наконец, в пятницу первой недели октября 1925 года, все заработало как надо. Изображение кукольной головы само появилось на экране, и мне казалось, что у картинки почти невероятная четкость. Я добился, чего хотел! Я с огромным трудом верил своим глазам, чувствуя, как трепещу от возбуждения.

Я сбежал по короткой лестнице в контору мистера Кросса, схватил за локоть местного рассыльного Уильяма Тэйнтона, затащил наверх по ступеням и поставил его перед передатчиком. Потом я бросился к приемнику — и лишь для того, чтобы увидеть пустой экран. Уильяму не понравились мигающий свет и жужжащие диски, и он отошел в сторону от передатчика. Я дал ему 2 с половиной шиллинга и подтолкнул на нужное место. На этот раз все получилось, и на экране я увидел мигающее, но совершенно узнаваемое изображение лица Уильяма — первое лицо, увиденное по телевизору, — и то его пришлось задобрить двумя с половиной шиллингами за привилегию удостоиться подобной чести.

Созданная романисткой Мюриэл Спарк школьная учительница мисс Джин Броди превратилась в бессмертный литературный персонаж. Спарк, родившаяся в 1918 году, училась в женской школе Гиллеспи в Эдинбурге и уже тогда была известна в школе как «поэтесса и выдумщица». Она стала одним из лучших писателей своего поколения, большую часть жизни проведя вдали от Шотландии — жила в Африке, в Лондоне, Нью-Йорке, Риме, а в последнее время — в Тоскане. Но Спарк никогда не забывала свою родину и о том, какое влияние она оказала на ее воображение и писательский дар. Ниже она описывает, откуда взялась ее любимая, но зловещая школьная учительница.

Стены нашей классной комнаты до сих пор увешаны нашими собственноручными картинами и рисунками, записями о путешествиях, страницами из «Нэшнл джиографик», изображениями экзотических животных и птиц. Но теперь я перехожу к мисс Кристине Кей, тому персонажу в поисках автора, чья классная комната была украшена репродукциями старинных картин и полотен эпохи Возрождения, шедевров Леонардо да Винчи, Джотто, фра Филиппо Липни, Боттичелли. Она позаимствовала их из старшего художественного отделения, которое возглавлял красавец Артур Кулин. У нас были картины голландских мастеров и Коро. А еще — вырезанная из газеты фотография с марширующими по улицам Рима фашистами Муссолини.

Я попала в руки мисс Кей в возрасте одиннадцати лет. Можно было бы сказать, что это она попала мне в руки. Ни она не знала, ни я не подозревала, что она несла в себе семена, из которых возникла будущая мисс Джин Броди, главная героиня моего романа, пьесы, идущей в Уэст-Энде в Лондоне и на Бродвее, кинофильма и телевизионного сериала.

Не знаю точно, почему я выбрала такое имя для мисс Броди. Но недавно я узнала, что Шарлота Рул, та юная американка, которая учила меня, трехлетнюю, читать, была до своего замужества мисс Броди и работала учительницей в школе. Неужели я услышала тогда об этом, и этот факт запечатлелся в моем подсознании?

В каком-то отношении мисс Кей нисколько не похожа на мисс Броди. В другом отношении она много выше и превосходит свою коллегу. Если бы она встретилась с «мисс Броди», то мисс Кей твердо бы поставила придуманную героиню на место. И все же не нашлось пока ученицы мисс Кей, которая не узнала бы ее, с радостью и с огромным чувством ностальгии, в образе мисс Джин Броди в расцвете лет.

Она немедленно поразила мое воображение. Уже тогда я начала писать о ней. Ее рассказы о путешествиях были захватывающими, фантастическими. Помимо обычных школьных эссе о том, как я провела каникулы, я сочиняла стихи о том, как она проводила свои разнообразные каникулы (в Риме, например, или в Египте, или в Швейцарии). Я думала, что ее жизнь намного интереснее и насыщенней, чем моя, и она ей нравится. Фрэнсис [Нивен] тоже совершенно подпала под ее очарование. В действительности, мы все были ею очарованы, как свидетельствуют многочисленные письма, которые я время от времени получаю от бывших учеников мисс Кей.

Мне всегда нравилось наблюдать за учителями. В нашем большом классе было сорок девочек. Такой многочисленный, в полном составе, класс становится, по существу, настоящим театром: на сцене, перед сидящими рядами зрителями, выступает единственный актер.

С первых своих дней в школе меня интересовало не то, что говорят на уроках некоторые учителя, больше всего меня занимал их внешний вид, одежда, жесты. В случае мисс Кей меня увлекало и то, и другое. Она была идеальным преподавателем драматического искусства, и неудивительно, что ее реинкарнация, мисс Джин Броди, всегда считалась «хорошей ролью для актрисы».

Не то чтобы мисс Кей переигрывала; на самом деле, она вообще не актерствовала. Она была благочестивой христианкой, глубоко вникала в Библию. И речи быть не могло о романе с учителем рисования или о любовной связи с преподавателем пения, как это произошло в жизни мисс Броди. Но дети быстро постигают существующие возможности: в замечании, сделанном, возможно, в каком-то контексте, не относящемся непосредственно к беседе; во взгляде; в улыбке. Нет, мисс Кей не была в буквальном смысле мисс Броди, но думаю, что у мисс Кей было внутри что-то такое, нечто нереализовавшееся, чтобы она превратилась в придуманный мной персонаж.

Годы и годы спустя, через какое-то время после публикации «Джин Броди в расцвете лет», Фрэнсис Нивен (ныне Фрэнсис Коувелл), моя дорогая и самая лучшая подруга тех лет, заметила в письме:

«Наверняка на 75 % это мисс Кей? Дорогая мисс Кей! С подстриженными седеющими волосами и с челкой (и с густыми черными усиками!) и с не ведающим сомнений восхищением дуче. Это ее выражение „сливки общества“ — это ее, столько мне открывшие, дополнительные уроки рисования и музыки, которые я до сих пор помню. Это ведь она взяла нас с тобой (мы же были особые ее любимицы? часть пока не возникшего „клана Броди“) на последнее выступление Павловой в театре „Эмпайр“. Кто, как не она, водил нас на послеполуденный чай в „Мак-Виттис“».

К 1930 году на некогда процветающем острове Сент-Килда оставалось всего тридцать восемь человек, и многие из них были уже стариками. Десятилетия население влачило в тех суровых условиях жалкую жизнь, которая становилась все хуже, и после Первой мировой войны, которая дала немногим возможность одним глазком взглянуть на большой мир, недовольство почти средневековым укладом жизни только ширилось. По мере того как сокращалась численность здоровых и трудоспособных островитян, а урожаев не было, усугублялись и лишения общины, жизнь которой зависела от тех, кто был способен лазать по скалам и ловить глупышей и тупиков, составлявших главный продукт питания на острове. Когда пришло время для окончательной эвакуации, сожалений у покидавших остров почти не было. Многие, не испытывая никаких сентиментальных чувств, продавали алчущим охотникам за сувенирами прялки и кувшины для масла, эти реликты уникального аванпоста цивилизации. Кто-то из жителей вывесил в окне записку: «Продаются реликвии Сент-Килды. Заходите и спрашивайте».

Обан, 29 августа, пятница

Морщинистый низкорослый мужчина в куртке, застегнутой по горло, на все пуговицы, так что лишь немного виднелся красный шейный платок, и в изрядно заплатанных синих штанах стоял с меланхоличной дворняжкой возле крытого торфом погреба-клейта у подножия Руаивала и напряженно вглядывался в море между мысом Колл и Левенишем, высматривая что-то в восточной части горизонта.

Ниже и впереди него находилась деревенская бухта, или Лох-Хирта, как ее называли некоторые, единственное место, пригодное для высадки на остров… Страж на утесе и промокшая собака дежурили на скале с рассвета, терпеливо и не выказывая усталости. Так поступали многие из жителей острова, но мало кто намеревался выйти на повторную вахту. Дождь налетал вместе с резкими порывами шквалистого ветра, но мужчина продолжал стоять, и влага сверкала на его темных бровях. Белый туман скрывал Левениш, в нем тонули море и небо, а вот человек оставался на месте.