И тогда палач его и мучитель опустился вдруг на колени и сказал: «Сэр, молю, прости меня, ибо не я повинен в твоей смерти». И ему ответил он: «Подойди». А когда палач подошел, поцеловал он того в щеку и молвил: «Вот знак того, что ты прощен. Сердце мое злобы к тебе не питает». После чего возвели его на виселицу и вздернули, а потом сожгли дотла. И люди, что видели воочию смертоубийство праведника сего, не могли сдержать стонов и слез, как если бы узрели они казнь агнца Божия…

Рано утром в субботу, 29 мая, собрались несколько десятков человек на церковном дворе, неподалеку от замка. Вот распахнулись ворота и опустился подъемный мост, чтобы пропустить внутрь повозки с камнем и известью для строительства (ведь сей Вавилон уже почти достроили); первым вошел младший Уильям Киркалди из Грейнджа, а с ним шестеро его людей. И спросили они привратника: «Проснулся ли его милость?», на что тот ответил: «Нет».

И пока Уильям беседовал с привратником, подошел Норман Лесли со своими людьми, а так как их было немного, они без труда проникли внутрь. Едва дошли они до середины двора, как появился Джон Лесли, и с ним четверо. Напуганный привратник хотел было поднять мост, однако Джон, уже ступивший на край, запрыгнул внутрь. И привратника, каковой приготовился защищаться, ударили по голове и забрали у него ключи, а самого скинули в ров; вот так были захвачены ворота и двор.

Раздались крики; работные люди, коих было более сотни, поспешно сбежали со стен, и их без помех и задержек выпустили наружу. Уильям Киркалди встал у задней двери, опасаясь, что хитрый лис попробует ускользнуть. Остальные же двинулись в покои для благородных и, не причиняя никому вреда, прогнали из замка более пятидесяти человек. Их же самих было всего шестнадцать. Кардинал, пробудившийся от шума, высунулся из окна и спросил сурово, отчего такой крик. Ему ответили, что Норман Лесли захватил замок. Услышав это, кардинал кинулся к задней двери, но увидел часового и вернулся обратно, взял свой двуручный меч и заложил вход сундуками и прочими препятствиями.

Тогда Джон Лесли подошел к двери и велел открывать. Кардинал спросил: «Кто это?», и Джон ответил: «Меня зовут Лесли». Кардинал продолжал выспрашивать: «Это Норман?», и ему сказали: «Нет, это Джон». И кардинал велел привести Нормана — дескать, тот ему друг. Но Джон ответил: «Говори с тем, кто стоит тут, никто другой не придет».

Сопровождали Джона Джеймс Мелвилл, человек, хорошо знакомый с мастером Джорджем Уишартом, и Питер Кармайкл, крепкий телом. Покуда они ломились в дверь, кардинал успел припрятать в угольях камина шкатулку с золотом. Когда он спросил: «Вы пришли забрать мою жизнь?», и Джон ответил: «Быть может, мы тебя и пощадим». Кардинал сказал: «Нет, поклянись перед Господом, что не убьешь, и тогда я открою». Джон же молвил: «Что не сказано, тому веры нет» и велел подать огня (дверь была весьма крепкой); принесли тлеющие угли и подложили под дверь. Увидев это, кардинал (или его служанка, не скажу точно) отпер дверь; он сидел в кресле и повторял: «Я священник, я священник, вы меня не убьете».

Джон Лесли (как и полагалось по принесенному ранее обету) ударил первым, единожды или дважды, а за ним Питер. Но Джеймс Мелвилл, человек скромный и добросердечный, узрев это, отвлек их в сторону и сказал: «Дело сие, по воле Господа, пускай оно тайное, надлежит совершить беспрекословно», после чего обнажил меч и молвил кардиналу: «Покайся в грехах своих паскудных, а прежде всего в пролитии крови праведника Божьего мастера Джорджа Уишарта, каковой, хотя пожрало его пламя на глазах у всех, требует мести. И мы посланы Богом отомстить тебе. Да будет Господь свидетель, что не ненависть к твоей милости, ни жажда твоих богатств, ни страх перед теми кознями, каковые способен ты учинить, не понуждают меня нанести удар, но то лишь, что был ты и остаешься упорствующим врагом Иисуса Христа и Его заповедей». И потом ударил он мечом дважды или трижды; и кардинал замертво пал на пол, успев только произнести напоследок: «Я священник… Горе мне! Все пропало!»

В своем памфлете «Первый трубный зов против чудовищного правления женского» Джон Нокс утверждал, что женщины не пригодны к управлению государствами. Когда же английская королева Елизавета публично выразила свое неудовольствие этим сочинением, Нокс поспешил оправдаться перед монархиней.

Эдинбург, 1559 год

Дошло до меня известие о недовольстве Вашего величества, каковое, будучи несправедливым, жестоко и почти непереносимо меня уязвило, ведь совесть моя чиста, и потому не впадаю я в отчаяние, сколь бы велико ни было искушение; Господь свидетель, что никогда не злоумышлял я против Вашего величества и не имел в виду оскорбить ни Вас, ни королевство Ваше; и пусть меня судят люди, Он, Который на небесах и ведает все наши тайные помыслы, дарует мне прощение.

Не стану отрицать, что написал книгу против узурпации власти и неправедного правления женщин; не стану и отказываться от того, что в этой книге сказано. Однако почему Ваше величество и всякий, кому дороги английские свободы, сочли, что автор сей книги намеревался их оскорбить? Ведь, прежде всего, книга моя ни в коей мере не служит нападкам на Ваше величество, да и ни единое слово в ней не призвано опровергнуть вольности и свободы нашего королевства.

Как могу я быть врагом Вашего величества, попечением которого был я взращен и обучен и коему обязан не менее любого из тех, кто меня обвиняет? И коли уж говорить о Вашем правлении, как могу я не восхищаться им? желать иного? или не благодарить за него Господ а? Оное Ему, в Его вечной доброте, приятно, недаром избавил Он Вас от страданий, даровал Вам величие и искоренил в сей стране идолопоклонство.

Господь свидетель, что я преклоняюсь перед Вашим величеством и безмерно Вас почитаю; молюсь я, чтобы Ваше правление было долгим, мирным и благополучным; и чтобы все мои братья во Христе могли наслаждаться сим миром, какой Вы им ниспослали…

Рассказ Джеймса Мелвилла о том, как он обучался наукам, раскрывает нам, какого поведения и послушания ожидали в те годы от учеников. Племянник знаменитого религиозного реформатора Эндрю Мелвилла, Джеймс Мелвилл впоследствии стал известным ученым, сторонником религиозных реформ, а прославился более всего своей яркой автобиографией.

Мой отец отослал нас с моим единственным и старшим братом Дэвидом (он старше меня почти на полтора года) на обучение к дальнему родственнику, человеку сведущему и доброму, которого с я признательностью называю, — мистеру Уильяму Грэю, священнику в Лоуги-Монтроз. У него была сестра, богобоязненная и честная женщина, которая часто напоминала мне нашу мать и стала для меня поистине второй матерью. В школе с нами обучались многие дети знатных и простых людей из окрестностей, и учили нас грамоте, прилежности и физическим упражнениям.

Так научились мы читать катехизис, псалтырь и Писание, выучили катехизис и псалтырь наизусть, и в школе я впервые осознал (будь благословен, Господи!), что в сердце моем пробуждается Дух, еще когда мне было восемь или девять лет; я молился вечерами, перед сном, а утром уходил в поля, чтобы в одиночестве повторить молитвы, сладко замирая от непонятных ощущений, чтобы ужасаться божбе и потом сообщать наставнику о тех, кто позволял себе божиться. Мне в память запала та добрая женщина, которая страдала от хвори и потому предавалась чтению и молитвам в постели; я словно лежал в ее комнате и слышал, как она молится.

Мы изучали основы латыни и слова латинского и французского языков, а также правила произношения французских слов. Также мы штудировали «Этимологию» Лилли и отчасти «Синтаксис» Линекера; сюда же следует добавить «Номенклатуру» Хантера, «Малое собрание» Эразма, равно как и отдельные эклоги Вергилия и «Послания» Горация, а еще письма Цицерона Теренцию…