Сэр Вальтер Скотт поначалу публиковал свои исторические романы анонимно, опасаясь, что они повредят его репутации законоведа и поэта. Цикл «Уэверли», литературу нового типа, публика приняла очень тепло, ибо в нем увлекательный сюжет рыцарских романов сочетался с многочисленными историческими сведениями. Критики утверждали, что эти романы искажают факты и «бесстыдно творят мифы», однако этот жанр постепенно утвердился в литературе. Адвокат Генри Кокберн рассуждал о возбуждении в обществе, вызванном выходом первого романа Скотта; пройдет еще десять лет — и сэр Вальтер признает свое авторство (впрочем, к тому времени уже все об этом знали).

Неожиданность новизны, изобилие персонажей, шотландский язык, шотландские пейзажи, шотландские мужчины и женщины, простота и ясность стиля, наглядность и живость описаний — все это поражает нас, будто молния, и наполняет сердца восторгом. Хотелось бы мне вновь испытать те чувства, которые вызвал выход из печати первого из двух эдинбургских романов. Если сокрытие истинного имени авторства задумывалось как способ дополнить их таинственность и очарование, затея полностью удалась. Рассуждений и размышлений, кивков и домыслов, утверждений и отрицаний было не счесть, об этом говорили в компаниях, и даже разговор двух людей на улице не обходился без догадок по этому поводу. Доказывали, приводя в обоснование тысячи доводов, что автор — старый Генри Маккензи, или Джордж Крэнсторм, или Уильям Эрскин, или Джеффри или же, прежде всего, Томас Скотт, брат Вальтера, полковой казначей, тогда находившийся в Канаде. Однако «Великий Никто», как именовал себя истинный автор, принимал все необходимые меры к тому, чтобы скрыть свою личность, и доходило до того, что в его присутствии над загадкой потешались не только его друзья, но и он сам…

Участие Шотландского Грейского полка в битве при Ватерлоо в значительной степени обеспечило победу британцев. Когда перед полком собралась едва ли не вся французская армия, шотландцы выступили навстречу врагу. Наполеон, восхищенный их мужеством, был уверен, что покончит с ними за полчаса. Отступая же с поля боя некоторое время спустя, он сказал: «Как же дерутся эти треклятые шотландцы!» Ниже приводятся воспоминания о бое главного сержанта Диксона, написанные почти сорок лет спустя.

Мы едва успели занять позиции, как началась пушечная пальба, и мы увидели, что хайлендеры движутся вдоль дороги справа… Вскоре после этого генерал сэр Уильям Понсонби подъехал к нам, и с ним был его адъютант Де Лейси Эванс. Он приказал нам выдвинуться на расстояние пятидесяти ярдов от дороги. Я словно воочию вижу его — в длинном плаще и в треуголке он наблюдает за сражением с холма. С нашей новой позиции мы видели, как три отряда хайлендеров, численностью всего в тысячу человек, отважно палят в наступающие орды французов… Потом я увидел бригадира сэра Дениса Пэка, который повернулся к полку Гордона и крикнул: «Девяносто второй, в атаку! Самое время наступать!» Хайлендеры, которые начали день, пропев перед едой свои воинственные песни, немедля двинулись с примкнутыми штыками через изгородь в сторону кустов, которыми порос склон. На бегу они издавали оглушительные вопли, потом остановились ярдах в двадцати от французов и дали залп.

В этот миг наш генерал и его адъютант отъехали вправо, и вдруг я увидел, что Де Лейси Эванс машет шляпой; тут же наш полковник Инглис Гамильтон воскликнул: «Вперед, ребята, в атаку!» Воздев шпагу, он поскакал прямо на изгородь, которую его конь величественно перепрыгнул. Мы издали дружный клич, тоже замахали клинками и последовали за ним. Я вонзил шпоры в бока моего доброго Таратора, и мы помчались, как ветер…

Всех нас переполняла радость битвы, и мы пересекли дорогу с криками: «Ура, Девяносто второй! Шотландия навсегда!», ибо среди дыма и канонады слышались звуки волынок, и я увидел на возвышении своего старинного друга майора Кэмерона, который, не обращая внимания на стрельбу, выдувал мотив «Джонни Коуп»…

Сомкнув ряды на склоне холма, мы увидели перья на боннетах хайлендеров и услышали, как офицеры приказывают им отступить для перегруппировки.

Они все были из Гордонов и, когда мы пробегали мимо, крикнули нам: «Давайте, Серые! Шотландия навсегда!» Моя кровь словно воспламенилась, и я крепче стиснул саблю. Многие хайлендеры хватались за наши стремена и, упоенные битвой, бежали рядом с нами на врага. Французы что-то истошно вопили. Именно тогда я впервые увидел француза вблизи. Молодой офицерик попытался ударить меня клинком, но я парировал удар и ранил его в руку, а в следующий миг мы уже очутились среди них. Дым был таким густым, что видно было не далее пяти ярдов…

Французы дрались, как тигры. Раненые стреляли в нас, когда мы проносились мимо… Потом те, кто был в первых рядах, принялись молить о пощаде, бросать ружья и снимать портупеи. Гордоны тогда обрушились на французский тыл. Я очутился впереди, ибо многие наши уже пали…

Мы вырвались на открытое пространство с редкими кустами, и тут я увидел сержанта Юарта, с пятью или шестью пехотинцами, яростно рубившего налево и направо… Я едва успел отвести штык, который грозил вонзиться в горло доблестному сержанту… Едва ли не голыми руками Юарт захватил орла Сорок девятого французского полка, познавшего сладость побед под Аустерлицем и Иеной. Мы крикнули: «Отлично, парень!» и, дождавшись остальных, устремились далее…

Нас встретили огнем, и мы вновь оказались в окружении тысяч французов. На нас напала вторая линия, каковую составляли сплошь фузилеры… Мы немедля пошли в рукопашную и вскоре добились своего, вражеские батальоны словно расступились, пропуская нас, и вот так вышло, что всего пять минут спустя орды французов остались у нас за спиной.

Мы достигли подножия холма. Там было мокро и скользко. Подбадривая друг друга, мы двинулись к батареям, что занимали гребень справа и причинили нам немалый урон. Местность была неровной, и движение замедлилось, особенно когда мы вылетели на вспаханное поле, и наши лошади оказались по бабки в сырой земле. И мой добрый конь изрядно утомился, но все же мы не останавливались.

В этот миг полковник Гамильтон воскликнул: «На пушки!» и помчался, точно ветер, к холму, где размещалась зловредная батарея, выкосившая немало хайлендеров. Увы, мы видели своего полковника в последний раз! После боя нашли его тело с отрубленными руками. Карманы мундира были пусты…

Добравшись до пушек, мы отомстили французам сполна. Какая славная резня! Мы зарубили пушкарей, захватили лошадей, обрубили постромки. Французы кричали: «Дьявол!» и шипели сквозь зубы, когда моя сабля поражала очередную жертву. Нам достались пятнадцать пушек. Возницы сидели верхом и горько рыдали, но мы их не тронули, ведь они были совсем еще мальчишки.

Таратор разъярился, кусал и бил копытами все, что оказывалось рядом. В него словно вселился бес. Я потерял плюмаж во время второй схватки, точнее сказать, его сбила шальная пуля. Французская пехота в беспорядке бежала прочь. Кто-то крикнул мне, что надо спешиться, ибо мой конь тяжело ранен. Я спрыгнул наземь, и в тот же миг конь повалился замертво. Я ухватил поводья какой-то французской лошади, вскочил в седло и поскакал дальше…

Вообразите мое изумление, когда внизу, там, где мы только что прошли, появились два эскадрона кирасир, а слева от них выдвинулся полк стрелков. Что это было за зрелище! Кирасиры в сверкающих кирасах и шлемах, на крепких черных конях с синими попонами на спинах, неслись на меня, и земля летела из-под копыт, а фанфары трубили сигнал к атаке; сверху же стреляли из ружей и пушек.

Повсюду залязгала сталь, слышались крики, ржание и стоны. Что нам было делать? За спиной у нас появились французские пехотинцы в меховых шапках, а путь к спасению преграждала вражеская кавалерия. Офицеров поблизости не было, и потому мы переглянулись и бросились прямиком на врага, доверившись Провидению. Нас было с полдюжины Серых и около десятка королевских стрелков. Все мы кричали: «Вперед, парни, покажем им!» и, пришпорив коней, устремились на пехоту.