Впредь 31 января 1919 года будет известно в Глазго как «Кровавая пятница», и вину за преступное нападение на беззащитных рабочих граждане должны возложить на власть. В очередной раз полицию использовали как наймитов, призванных запугать трудящихся. Рабочие этого не забудут.

Беззаконие походило на заранее спланированный показательный урок. Согласно достигнутым в среду договоренностям, депутация Объединенного комитета, в составе [Эммануэля] Шинвелла, [Дэвида] Кирквуда, Нила Маклина, [Гарри] Хопкинса и других делегатов, ждала лорда-провоста в городском совете, чтобы получить ответ от премьер-министра и министра труда на просьбу его светлости, с которой он сам обратился, о вмешательстве правительства. Пока депутация дожидалась двадцать минут, в это время полиции отдали приказ взять дубинки и силой рассеять толпу забастовщиков, которые стояли на площади Георга, ожидая возвращения депутатов.

Услышав шум столкновения, Шинвелл и Кирквуд выбежали наружу, чтобы помочь восстановить порядок; но полиция не стала их слушать, а набросилась на них, и Кирквуда повалили наземь. Забастовщикам удалось прикрыть Шинвелла и увести его целым и невредимым. Тех, кто призывал к порядку, также избивали дубинками, как и других забастовщиков, которые вели себя спокойно, что лишь доказывает их беззащитность.

Приказ к избиению забастовщиков дубинками перед городским советом был отдан представителями власти преднамеренно, и он не был ничем спровоцирован. Нападение полицейских отличалось крайней жестокостью, дабы их хозяева смогли утолить свою жажду разбитых черепов. Господа, сами опасаясь взяться за свою грязную работу, поручили сделать ее за себя полиции.

Митинг перед городским советом проходил спокойно и дисциплинированно, на нем выступали члены стачечного комитета, все ожидали возвращения депутации после переговоров с лордом-провостом. Шинвелл, перед тем как делегация вошла в городской совет, призвал толпу проявлять выдержку, и его обращение поддержали другие ораторы. Собравшиеся стояли лицом к статуе Гладстона, с которой выступали с речами, и, не поместившись на площади, заняли улицу перед советом, и на этой улице в толпу, при попустительстве полиции, въехало два автомобиля, отчего два человека были сбиты и получили ранения. Это не понравилось забастовщикам, которые обратились к полиции с просьбой перенаправить автотранспорт по другой улице — вполне разумная и обоснованная просьба.

Ответ был таков: полиция атаковала забастовщиков, которые остались на месте, и полиция, после обращения ораторов, отступила. Затем прибыла конная полиция, и двое всадников, демонстрируя вольтижировку, упали вместе с лошадьми, и их неуклюжесть вызвала в толпе смешки. Для полиции этот смех оказался страшным оскорблением ее священного достоинства, и полицейские словно сошли с ума и, дико размахивая дубинками, набросились на беззащитную толпу. Разъяренные люди в форме, не разбирая, лупили всех по головам… Забастовщики, как могли, защищались, руками и кулаками, но, не будучи ничем вооружены, постепенно сдавали назад, отступая в порядке и без паники. Несмотря ни на что, забастовщики держались самоотверженно и благородно, и будь у них хоть какие-то средства для самозащиты, то история могла бы закончиться совершенно по-иному.

Похоже, что происшедшее было заговором с целью силой подавить забастовку. Подобного рода угрозы уже звучали в прессе, принадлежащей владельцам заводов. Затем, в то время как депутация продолжала ждать в здании городского совета, было осуществлено нападение. Поразмыслите над этим.

В конце Первой мировой войны германский флот «Открытого моря», в составе семидесяти четырех боевых кораблей, был интернирован в бухте Скапа-Флоу на Оркнейских островах, где и ждал итогов переговоров об условиях перемирия. Утром 21 июня, когда корабли с сокращенными экипажами уже провели на якоре полгода, группе из 400 школьников устроили экскурсионную поездку вокруг флота на борту буксира Адмиралтейства под названием «Летящая пустельга». Джеймс Тейлор, которому тогда было пятнадцать лет, вспоминал поразительное зрелище того, как у них на глазах начал тонуть германский флот. Впервые в истории был затоплен разом весь военно-морской флот. Только недавно стало известно, что командующий Имперским ВМФ у контр-адмирал Людвиг фон Рейтер, приказ о затоплении отдал по недоразумению.

В конце концов мы оказались лицом к лицу с германским флотом, и рядом с некоторыми из этих громадных линкоров наше суденышко выглядело смешно и нелепо. [Моряки показывали нам нос.] Наш учитель нервно пытался объяснить, что мы, вероятно, тоже вели себя так же, будь мы военнопленными, на которых глазеет толпа школьников. Мы должны были испытывать жалость к этим несчастным, которые не могут не быть немцами, как мы не можем не быть оркнейцами. Рогнвальд Сент-Клер, который всегда был таким умным, сказал, что жалеет лишь о том, что не захватил свою рогатку… Кое-кто из немцев сидел… играли на губных гармошках…

[И позднее, на виду главных кораблей] внезапно, без всякого предупреждения и почти одновременно, эти громадные корабли начали крениться, на левый или правый борт; какие-то переворачивались, некоторые погружались носом в воду, с кормой, высоко задранной вверх и указывающей на небо; другие быстро уходили в океанскую пучину, и над водой виднелись только мачты и трубы, а из отверстий, с чудовищным шумом и шипением, вырывались пар, масло и воздух, и огромные белые облака водяного пара клубами поднимались у корабельных бортов. К общей какофонии добавлялись мрачное громыхание и звяканье цепей, а гигантские корпуса наклонялись, опрокидывались и скользили под воду, которая всасывалась внутрь с чудовищными звуками и громким бульканьем. Гордые корабли медленно исчезали, издавая протяжный затянувшийся вздох.

На поверхности виднелись одни лишь мощные водовороты, в которых все быстрее и быстрее кружились какие-то темные предметы, многие из них затянуло в середину, а потом они погружались вглубь, пропадая из виду. Море превратилось в одно обширное пятно масла, которое постепенно расползалось, словно бы какой-то океанский монстр, смертельно раненный и залегший на морском дне, истекал кровью. И пока мы смотрели, безмолвные и преисполненные благоговейного страха, поверхность моря на мили окрест покрылась лодками и подвесными койками, спасательными поясами и ящиками, рангоутом и обломками дерева. И среди этого мусора сотни людей боролись за жизнь… Внезапно воздух разорвали громкие приветствия — это кричали моряки, выстроившиеся длинными шеренгами на палубе одного из самых больших немецких кораблей. Они прощались с точно таким же кораблем, чьи палубы теперь скрылись под водой.

Будучи членом парламента от Данди, Уинстон Черчилль понимал, что в 1922 году ему предстоит отчаянная борьба за место в палате общин. Считая, что в прессе его травят, вечером накануне выборов он выступил с откровенной речью перед избирателями в Броти-Ферри. В типичной для себя грубоватой манере он обрушился с критикой на Д. С. Томсона, владельца ряда местных газет, который возглавлял двенадцать шотландских изданий, за то, что тот «враждебно относится к свободному выражению мнений». Возмущенное выступление помогло Черчиллю завоевать еще нескольких друзей, но на следующий день у избирательных урн он потерпел поражение от воздержанного в употреблении спиртного дандийского кандидата, мистера Скримджера.

У вас один и тот же человек является владельцем и либеральной, и консервативной газет, выходящих в один и тот же день в одном и том же месте. И вот этот человек, мистер Томсон, левой рукой продает либеральные мнения, а правой — консервативные… Поразительное зрелище… Если бы подобное поведение было выказано в личной жизни или если бы так поступал политик в жизни общественной, то все мужчины и женщины в стране сказали бы: «Это самое что ни на есть двуличие. Нельзя же верить и в то, и в другое». Что скажут, хотелось бы мне знать, о проповеднике, который проповедует утром католическую веру, пресвитерианство — днем, а вечером обращается к магометанству? Наверняка посчитали бы, что он очень близко подошел к опасной грани, за которой его назовут мошенником. Что сказали бы о политике, который в Шотландии выступает с социалистическими речами, с консервативными — в Англии, а с радикальными — в Уэльсе? Вы бы сказали, что он бесчестен и бессовестен…