В. Не следует ли опасаться, что предлагаемое вами устройство поведет к скучному единообразию характеров, будет подавлять таланты и лишит человечество надежд на дальнейшее совершенствование?

О. Мне кажется, что произойдет как раз обратное; возможности, предоставляемые этими учреждениями, будут содействовать совершенствованию лучших сторон человеческого характера; жители будут получать такое образование, которое они не смогли бы получить в других условиях, у них будет много свободного времени, при отсутствии всяких забот, для развития своих естественных наклонностей…

Когда мрак, окутывающий сейчас общество, до некоторой степени рассеется, люди, хотя бы частично, оценят преимущества, даваемые этими новыми поселками. Тогда таланты не только не будут подавляться, но, напротив, получат всяческую поддержку для неограниченного свободного развития с величайшей пользой для человечества…[11]

В истории Шотландии немного эпизодов, столь же печально известных, как принудительное выселение горцев из Хайленда. Дональд Маклауд, житель области Сазерленд, был очевидцем отчаянного и порой жестокого сопротивления крофтеров (мелких фермеров. — Ред.), которое началось в конце XVIII столетия и продолжалось вплоть до середины XIX века. Сама область Сазерленд пользовалась дурной славой по причине плохого обращения с фермерами, особенно отличался в этом отношении Патрик Селлару при имени которого некоторые женщины «лишались чувств». Рассказ Маклауда начинается вскоре после того, как фермеры получили приказ о выселении.

Через месяц после того, как агенты разослали этот приказ, и за тринадцать дней до наступления мая началось разорение. Первым шагом стали поджоги домов в отдаленных районах — в приходах Фарр, Рогарт, Голспи и по всему приходу Килдонан. Я воочию наблюдал, как все происходило. Беда обрушилась на людей совершенно неожиданно. В каждый приход выдвинулись многочисленные отряды, которые немедля приступили к своему черному делу, так что вскоре в округе оказались сожженными не менее трех сотен домов.

Всех охватило смятение; поджигатели не давали людям времени собраться, даже больных и немощных приходилось буквально вытаскивать из огня, а уже потом пытаться спасти хоть что-то ценное из имущества. Плач женщин и детей, рев перепуганного домашнего скота, сгоняемого в дыму и копоти пастушьими собаками — таково было это зрелище, не поддающееся описанию; чтобы поверить происходившему, следовало видеть все собственными глазами.

Плотное облако дыма накрыло округу и протянулось в сторону моря, а по ночам взору представало не менее страшное зрелище — все дома в поселении, охваченные пламенем. Я поднялся на холм около одиннадцати вечера и насчитал двести пятьдесят домов, объятых огнем; многие из хозяев этих домов приходились мне родственниками и всех я достаточно хорошо знал, но разглядеть с холма, чьи именно дома горят, не представлялось возможным. Пожары продолжались шесть дней, пока все без исключения дома не превратились в дымящиеся пепелища. В один из этих дней некая лодка, подходя к берегу, сбилась с курса из-за густого дыма, однако ночью благополучно пристала, ориентируясь на пламя.

Описывать страдания обездоленных людей можно бесконечно, как и вспоминать о том, какие муки претерпевали семьи, какие невзгоды выпали на их долю, какими недугами после этих событий оказались поражены многие и многие из крофтеров. Приведу лишь несколько примеров. Еще когда продолжались пожары, прибыл маленький торговый шлюп, и, когда он разгрузился, шкипер согласился отвезти в Кайтнесс столько людей, сколько сможет взять на борт. В итоге на шлюп взошли около двадцати семей, заполнив собой все свободное пространство и каждую щель. Бездетные и пожилые, мужчины и женщины, здоровые и недужные, с остатками имущества сгрудились на палубе, желая поскорее уплыть отсюда.

Многие из этих людей никогда прежде не выходили в море, и когда они начали страдать от морской болезни, произошло нечто, во что почти невозможно поверить. На море разыгрался шторм, задул сильный ветер, так что вместо дня или двух, как обычно, они плыли до Кайтнесса девять дней. И все это время несчастные люди, лишенные самого необходимого, либо укрывались в трюме среди рвоты и экскрементов, либо лежали без сил на палубе. Не удивительно, что многие из них вскоре умерли, а те, кто уцелел, по сей день ощущают последствия этого вояжа.

В то же время в стране началась эпидемия тифа, и многих больных их родные и друзья выносили прямо из подожженных домов. Среди прочих был юноша по имени Дональд Маккей из Грамбмора, которого выгнали из родительского дома; он подчинился, будучи снедаем лихорадкой, и, почти голый, укрылся в кустах неподалеку, где и пролежал неизвестно как долго; дом же сгорел вместе со всем имуществом. Роберт Маккей, вся семья которого была больна, вынужден был пронести двоих своих дочерей на спине без малого двадцать пять миль. Сперва он вынес одну и положил ее на землю, потом вынес вторую, и так нес их попеременно, покуда не добрался до побережья, а там они все вместе взошли на шлюп, о котором говорилось выше.

Старик из того же рода укрылся на заброшенной мельнице и лежал там, не в силах шевельнуться; насколько я помню, там он и умер. У него не было еды, и он поддерживал свои силы тем, что лизал пыль от помола, а от крыс и прочей живности его защищала верная помощница колли. Некоторых больных, у которых не было родичей или те отсутствовали, приютили друзья, поселили в отдаленной хижине и на некоторый срок предоставили самим себе. Крики этих несчастных рвали сердце: «Неужели вы нас бросите?» Как ни удивительно, поджигатели прошли мимо, не заметив хижины, и так эти люди не пострадали; позднее их перенесли на берег и погрузили на тот же упомянутый выше шлюп.

Джордж Мунро, мельник из Фарра, живший в 400 ярдах от дома священника, имел полный лазарет — шесть или семь больных; когда ему приказали уходить, он с помощью соседей перенес родных в стоявшую неподалеку печь для обжига. Так они переждали пожар, а их дом согрел дотла.

Пожалуй, здесь следует упомянуть о том, что священники, агенты и магистраты наблюдали за происходящим равнодушно и отстраненно. Между тем все эти бесчинства и жестокости творились по их прямому распоряжению. Чудесные и уютные имения этих господ ловили отсветы пожаров, в которых гибли дома их соседей, однако сами они не выказывали и толики сострадания; никто не предлагал нам утешение или хотя бы медицинскую помощь, и людей увезли прочь, даже не позволив собрать урожай.

Утишить муки обездоленных не могло ничто, это было варварство, подобного которому прежде не ведал земной шар, и крофтеры нередко бросались на клинки солдат, ибо знали, что грядущее не сулит им ничего, кроме голодной смерти. Священники же в своих проповедях говорили, что эти испытания ниспосланы Господом, чтобы люди покаялись в грехах и не угодили в преисподнюю, каковой безусловно заслуживают!

Основание газеты «Скотсман», которая осмеливалась публиковать статьи, противоречившие официальному мнению, ознаменовало наступление новой эры во взаимоотношениях народа и власти. Так зарождалась шотландская журналистика, чем восторгался адвокат Генри Кокберн.

Перемены, происходящие на наших глазах, усугубились событием, знаменательным как самим по себе, так и по своим последствиям. В январе 1817 года увидел свет первый номер газеты «Скотсман». Неизмеримую важность этого события можно понять, лишь если вспомнить, что до появления этой газеты пресса в Эдинбурге находилась в столь жалком состоянии, в каком может только пребывать легальная свободная пресса. Большинство людей, бывавших в Шотландии до 1814 года, наверняка согласятся с допущением, что если бы в Эдинбурге стали тогда печатать респектабельную лондонскую оппозиционную газету, редактора этого издания немедленно привлекли бы к суду по обвинению в оскорблении величия. И беззаботное существование «Эдинбургского обозрения» ничуть не противоречит этому допущению, поскольку последнее никогда не было оппозиционным, выходило раз в квартал и стоило пять шиллингов, а по-настоящему народные газеты должны стоить дешево, печатать спорные и вызывающие раздражение властей материалы и появляться каждую неделю или каждый день. Когда Джон Картрайт, правительственный реформатор, выступал у нас с лекциями в 1812 году, послушать его приходили многие, но, поскольку он ратовал за всеобщее избирательное право и ежегодное избрание парламента, ни один эдинбургский редактор, пусть им предлагали плату, как за рекламные объявления, не осмелился опубликовать хотя бы краткий отчет об этих лекциях. Редактор, их посетивший, сказал мне, что сам он не согласен с Картрайтом, но лекции хороши и отлично обосновывают все, о чем в них говорится, и он бы с удовольствием их напечатал, но не может пожертвовать своей газетой.