...Моя самая-самая первая пишущая машинка была точно такая же, как та, что на картинке, которую я поставил в качестве иллюстрации - я нашёл её в том же 1982 году на свалке мебельной фабрики "Байкал". На эту свалку иркутские мебельщики выбрасывали обрезки древесины, опилки и прочие производственные отходы - а потом сжигали их. Ну, а мы туда регулярно наведывались за разными дощечками-фанерками, чтобы было, из чего выпиливать лобзиком и на чём выжигать картинки выжигательным приборчиком. Впрочем, посещали эту свалку не только мы, мальчишки - но и взрослые дяденьки тоже: они приезжали сюда на своих машинах и загружали в багажники и в салон обрезки досок и брусков. Время от времени, их задерживала милиция - как я сейчас понимаю, за "разворовывание социалистической собственности", выброшенной на свалку. А как иначе-то? Пусть лучше всё это сгорит или сгниёт - но зато, все эти отходы останутся в госсобственности. А в посёлке Горьковском, что поблизости от этой свалки древесины, кажется, все дачные домики из этих отходов и построены...

 Ладно, я не о древесине, а о пишущей машинке. Как уж оказался на этой свалке совершенно антикварный "Ундервудъ", я не знаю - но нашёл я его именно там. Нашёл - и решил тащить домой, чего бы мне это ни стоило. Машинка была тяжеленная - килограммов семь-восемь в ней уж точно было, если не больше. А мои друзья, с которыми я приехал расхищать социалистическое имущество, ржали надо мной. Ничего - хорошо смеётся тот, кто смеётся последним: нас заметил какой-то взрослый расхититель древесины, под завязку набивший салон своих "жигулей" бруском и обрезной доской. Видя, как я корячусь с "Ундервудом", дядька полюбопытствовал, нафига мне, извините, этот металлолом сдался?

 - А Ромка у нас писателем решил заделаться! - ответили за меня мои друзья-приятели.

 - Писателем? - переспросил дядька, - а далеко ли тебе ехать, писатель? Могу, если что, подвезти - но только тебя одного, с "Ундервудом" - для остальных места в машине нет...

 Он довёз меня до дома - добрая душа! - и даже занёс мою находку на наш третий этаж. Прощаясь, произнёс: - Ну, удачи тебе, писатель! С такой-то машинкой она тебе особенно потребуется!...

 О том, чтобы починить "Ундервудъ", заставить его работать, не могло быть и речи: машинка была убита навсегда. Мало того, что у неё была безвозвратно утеряна каретка, так ещё и корзина представляла из себя единый, намертво сросшийся ком насквозь проржавевших литер. Зато, все кнопочки, хоть и бездействующие, сохранились полностью - и "ять" там была, и "фита", и Ъ", и "i", и прочие буквицы.

 Я очень надеялся починить эту писачую машинку, но - не судьба. На память о ней у меня остался передний щиток с корзины, на еотором красуется надпись: "УНДЕРВУДЪ. Герляхъ, соб. маг-нъ въ С-Пб и Москве. Адресъ собственной конторы т-ва: Варшава, ул. *х*х*х*х* (там просто всё отбито было и поцарапано. - Р. Д.) д. 10".

 Эту писачую машинку я надеялся починить. Ну и что, что без валика? Починим! В те годы наше школьное руководство регулярно устраивало для нас такое массовое развлечение, как сбор металлолома - и в грудах металла, принесённого учениками на задний двор школы, можно было обнаружить и покореженные, изуродованные пишущие машинки. Корёжили и уродовали их здесь же и сразу же, как только школьники притаскивали их сюда: тут же во дворе, на табурете, сидел школьный трудовик, вооружённый молотком, отвёрткой и зубилом - и бойко убивал машинки, чтобы - не дай Бог! - ни одна из них не осталась в рабочем состоянии. Помню, на том месте, где он сидел на табурете и проводил свою экзекуцию, потом ещё долго валялись, словно мелкие косточки, рычажки с литерами. Вот эти-то литеры я и собрал в свой школьный портфель, надеясь вставить их в свой "Ундервудъ".

 Естественно, из этой затеи у меня ничего не получилось: пишущие машинки чинить - это вам не... ну, не знаю, что - сами вставьте здесь какой-нибудь эпитет. Вскоре, "Ундервудъ" был увезён на дачу, и занял своё место в импровизированном "музее забытых вещей", который мы с мамой устроили прямо на улице, возле глухой восточной стены веранды. Здесь мы поставили старенькую печку-"буржуйку", на стену присобачили деревянное колесо от телеги, рядом с которым разместились два железнодорожных керосиновых фонаря и коровье ботало; внизу, под этой инсталляцией, на чурбачках и на старой скамейке встали в ряд несколько чугунных утюгов, распаянный самовар, который я подобрал в лесу - и здесь же мы разместили мою писачую машинку. Со временем, к ней добавились ещё две - не такие старинные, как "Ундервудъ", но не менее ржавые и фактурные.

 ...Школьное детство навсегда оставалось позади - а вместе с ним уходила в прошлое совецкая власть и совецкий маразм. Пишущие машинки появились в комиссионках и в пунктах проката - и вот туда-то я и отправился выбирать себе орудие производства. Комиссионки я отмёл сразу же: там на прилавке стояли такие рыдваны, что не имело никакого смысла даже и подходить к ним: старые конторские динозавры с разбитыми корзинами и повизгивающими каретками, они были хороши, разве что, для антуража - но никак не для работы. Мой дедушка, как всегда, решил принять живейшее участие в судьбе начинающего журналиста (то есть, меня), и принялся названивать в свой главк, в машбюро, чтобы подыскать для меня какую-то списанную машинку. Но я уже догадывался, что и там меня ничем не обрадуют (впоследствии, именно так и оказалось) - и рванул по пунктам проката.

 На переулке со смешным названием - "им. 8 марта" - в маленькой конторе по прокату бытовой техники, разместившемся на первом этаже облезшей хрущёвки, я нашёл свою "Виталину" - миниатюрную югославку в абрикосовом корпусе, с аккуратными беленькими клавишами и в таком же белом футлярчике. Этот пункт проката уже давным-давно упразднён, и после него в этом закутке на переулке имени 8 марта размещался секс-шоп, а сейчас размещается издательская конторка моего друга Бобрунова - а красавица Виталина так и осталась с тех пор жить у меня.

 Боже, сколько же всякой ерунды было на ней отпечатано, сколько бумаги было изведено впустую!... А, с другой стороны, именно на ней, на этой пишущей машинке, я набил самые лучшие свои тексты, которыми горжусь до сих пор. Сколько всего пережили мы вдвоём - знаем только я и Виталина!... Теперь, после появления компьютера, она поселилась у меня на антресолях - но я планирую, после ремонта, выставить её на полку книжного стеллажа: Виталинка заслужила более почётного места, нежели тёмный угол в шкафу под потолком.

 Я исправно платил за неё целых шесть лет - с восемьдесят девятого по девяносто шестой год, пока однажды мне не позвонили на работу из пункта проката, и не предложили зайти к ним. Я зашёл.

 - Вот мы всё время смотрим Ваши передачи по телевизору, - сказала мне пожилая сотрудница пункта проката, - и не можем понять: почему Вы до сих пор платите нам за машинку, почему давно уже не купили себе машинку в магазине?

 Вопрос этот, конечно же, меня покоробил, но я ничего не стал говорить этой тётке. В конце концов, люди, всю жизнь прожившие при совецкой власти, задают бестактные вопросы вовсе не со зла - просто, им кажется вполне естественно, например, поинтересоваться тем, сколько ты получаешь денег, сколько тратишь на еду и прочую коммуналку, и куда деваешь остальные свои деньги? Хамство, конечно же - но хамство не со злости, а от глупости. Как говорится, "ничего личного".

 - Я ведь, почему спрашиваю, - продолжала эта тётка, - наш пункт проката закрывается. Так вот, мы хотели бы предложить Вам выкупить у нас машинку по остаточной стоимости. Вам это обойдётся в 456 рублей... Согласны?

 Конечно же, я согласился - и тут же расписался в какой-то ведомости, и отдал деньги. Признаться, я настолько привык к Виталине, что мне даже в голову не приходило, что у меня может быть другая машинка: наличие Виталины я воспринимал уже, как данность, а необходимость каждый месяц платить за её прокат - как неизбежное зло. И я выкупил её за 456 рублей - в день на пачку сигарет я тратил тогда чуть больше, ровно пятисотку...