Неожиданно все закричали:

— Ура-а Чапаеву!

С крыльца быстро спускался Василий Иванович. Он улыбался и приветливо махал рукой.

В горле у Семена пересохло, перехватило дыхание. Расталкивая людей, он бросился за Чапаевым, направлявшимся к санкам:

— Василий Иваныч!..

Чапаев обернулся. Взглянул на запыхавшегося Кузнецова, и его быстрые зеленоватые глаза сощурились в ласковой улыбке:

— Кузнецов?.. Семен?..

— Он самый, Василий Иваныч! — Командир взвода протянул Чапаеву широкую жилистую руку.

— У, Семка! — Чапаев обнял Кузнецова, и они поцеловались,

— Совсем окончил науки, Василий Иваныч?

— Пока кончил. Не сидится мне спокойно, когда республика наша в таком положении: со всех сторон враг наседает, — глухо говорил Чапаев. — А учиться надо, Семен… Ну, живем как?

— Живем!

— Повоюем еще, Семен, за победу коммунизма, а?

— Повоюем, Василий Иваныч, беспременно!

Чапаев сел в санки и поехал в Казачью Таловку.

Кузнецова окружили красноармейцы. Толстый от надетого на пиджак тулупа невысокий мужик, должно быть, обозник, скребя пальцем за ухом, спросил:

— Он что же тебе, сродни доводится?

Кузнецов спрятал в карманы посиневшие руки и, чуть улыбнувшись обветренными губами, громко сказал:

— Нет, папаша. Я у Чапаева в полку рядовым служил.

Семен Кузнецов придирчиво оглядел бойцов и глухо проговорил:

— Дело серьезное поручили, сами должны понять.

Он еще раз окинул взглядом взвод и хлестнул плеткой коня.

Красноармейцы поскакали вслед.

Хутор спал тревожным сном. Где-то лаяли собаки и скрипели ворота.

За околицей потянулась бескрайняя, скучная в своем однообразии степь. Ехали молча, не курили. Слышен был лишь топот копыт, да изредка — лошадиное фырканье.

Верст через шесть свернули к невысокому молодому осиннику. Слезли с коней и, увязая в снегу, вошли в рощицу.

— Тут полянка где-то, — ни к кому не обращаясь, сказал Кузнецов.

В сапоги ему насыпался снег, и промокшие ноги зябли. Вскоре выбрались на поляну.

— Я беру с собой двоих. Ты пойдешь, — кивнул Семен на Ягодника, — и ты, Дубенков. А вы тут с конями. Через час, поди, вернемся.

Ягодкин и Дубенков приблизились к командиру.

— За рощей секрет противника. Одного беляка захватим с собой, Вязать буду я, — сказал Кузнецов.

Шли настороженно, пригибаясь к земле, потом ползли…

Приподняв голову, Кузнецов прислушался. За деревом, в лощине, тихо переговаривались. «Значит, тут», — решил он и прополз немного вперед, раздвигая кусты.

В лощине, защищенные от ветра, сидели три солдата в башлыках.

Командир оглянулся назад и знаками приказал товарищам ползти в обход. Покончили быстро.

Перепуганный солдат, со связанными руками и кляпом во рту, глупо смотрел на чапаевцев.

— А мы думали, не случилось ли что, — обрадованно улыбнулся один из бойцов, когда Кузнецов и сопровождавшие его Дубенков и Ягодкин возвратились на поляну. — Год будто прошел, а вас все нет.

Солдата посадили на свободную лошадь, привязали к седлу и тронулись в путь. Все были довольны, хотя и сильно прозябли.

Вдруг Кузнецов остановил коня.

— Я саблю потерял, — сказал он дрогнувшим голосом. — Отстегнулась, должно.

— Потерял? — переспросил кто-то.

— Как же быть? Делать что, ребята?

Лошади переминались с ноги на ногу, чуть вызванивая подковами о лед. Порывом налетал ветер, собирал с земли колючий снег и бросал его в лица людей.

— Может, вернемся? — неуверенно проговорил Васька Ягодкин.

Семен не ответил.

«Что делать?… — и ему представилось, вот подходит Чапаев, внимательно оглядывает его и спрашивает: «А где у тебя сабля? Что-то не видно ее, Семен?» Что я тогда отвечу?..»

Подняв на дыбы коня, Кузнецов крикнул:

— Езжайте, догоню!

И пропал в темноте.

Несколько минут бойцы не трогались с места и, сдерживая лошадей, все оглядывались назад.

Наконец Дубенков шагом пустил коня, и за ним тронулись остальные.

— А вдруг не найдет, а? — поравнявшись с Дубенковым, промолвил Ягодкин.

— Ты чего? — сердито переспросил тот, видимо, недовольный, что его вывели из задумчивости.

— Не найдет, говорю, наверно, — повторил Ягодкин, заглядывая в лицо товарищу: — Степь, она большая, и ночь к тому же.

— А ты почему знаешь? — обозленно прокричал Дубенков и отвернулся.

Наутро бригада заняла станицу Сломихинскую, отбросив белых за Чижинские озера.

Мартовское солнце обогрело землю. С крыш падала капель, и воробьи бойко чирикали на кустах акаций.

Чапаев въезжал в станицу, окруженный командирами, бойцами. Радовались победе. В весеннем воздухе плыла песня.

К Чапаеву подъехал командир эскадрона Зайцев.

— Василий Иваныч, Семена Кузнецова, взводного, убили, — глухо сказал он.

— Кузнецова? — переспросил Чапаев и остановил коня.

— В лесу нашли. Вниз лицом в крови лежал. А под ним сабля… Та, что ты ему подарил. Он там вон, в избе, — командир эскадрона указал на низенькую избенку с заткнутым подушкой окном.

Чапаев свернул с дороги. За ним молча ехал Зайцев. Они слезли с коней и вошли в избу.

В переднем углу на столе лежал Кузнецов. Большие жилистые руки его были сложены на груди, ноги покрыты красным цветастым полушелком. А сбоку лежала сабля. Убранные в серебро ножны и эфес тускло блестели.

— Семен, поехал зачем? — Зайцев посмотрел покойнику в лицо и вздохнул.

— Осиновку брали, помнишь? — тихо сказал Василий Иванович, обращаясь к Зайцеву. — Кузнецов тогда с пятью бойцами обоз неприятеля захватил. Две с половиной сотни подвод. Храбрец! Подскакал я к нему и саблю…

Замолчал, опустил на грудь голову. Ступая на носки, словно боясь нарушить покой разведчика, подошел к изголовью.

Лицо Кузнецова было страшно в своем окаменелом спокойствии.

Чапаев долго не отрывал своего взгляда от этого лица. Потом как-то деревянно нагнулся, поцеловал разведчика в лоб.

— Товарищ Чапаев… Василий Иваныч, — окликнул Зайцев. — Саблю куда прикажешь девать?

— Саблю? — Чапаев оглянулся. У него нахмурились брови и задрожали тонкие губы. — Саблю, говоришь?.. Похоронить Кузнецова с почестями. Он жизни молодой не жалел в борьбе с врагами революции. И всегда, как зеницу ока, берег свое оружие… Приказываю саблю положить вместе с разведчиком!

Не оглядываясь, Василий Иванович поспешно вышел на улицу.

Уже с утра нещадно палило солнце, и казалось, что знойному июньскому дню совсем не будет конца. Но в полдень голубеющее небо вдруг заволокло огромной черной тучей, подул холодный ветер, и на землю ливнем обрушился мутный дождь

И хотя минут через сорок туча ушла на восток и опять появилось солнце, все же воздух посвежел и дышать стало легче.

От земли, от соломенных крыш изб и конюшен поднимался легкий пряный парок, а из соседней с Красным Яром рощицы тянуло запахом спеющей земляники.

Над рекой Белой серебрился легкий туман.

Широкая, просторная площадь села, обычно безлюдная и тихая, была заполнена подводами, тачанками и снующими в разные стороны бойцами. Отсюда 25-я дивизия собиралась штурмовать Уфу — последнюю твердыню белобандита Колчака.

Обороне Уфы и Белой Колчак придавал огромное значение. Враг стянул сюда все свои силы. Правый берег реки был сильно укреплен колчаковцами.

Командующий армиями Южной группы Восточного фронта Михаил Васильевич Фрунзе отдал приказ о занятии Уфы. Для штурма реки Белой были созданы две ударные группы. В одну из этих групп входила 25-я Чапаевская дивизия.

На площадь вышел Чапаев. Оглядевшись вокруг, он направился в сторону приземистой кирпичной церкви. Там должен был начаться митинг Пугачевского полка.

Неделю назад погиб комиссар полка Волков. А случилось это так. Во время ожесточенного боя с белоказаками был тяжело ранен командир роты. Приняв на себя командование, Волков повел чапаевцев в штыковую атаку. Врага смяли и выбили с выгодных позиций. В этом-то бою и погиб смелый комиссар.