Он покосился в сторону Тимки, но тот уже не висел на заборе. Его и внизу, у бака, не было.

«Тимка, что же ты не лезешь помогать своей Кире собирать теткину обувку?» — собирался было крикнуть повеселевший Костик, но удержался. Какие-то нехорошие мысли вдруг полезли ему в голову.

Он еще раз глянул на Киру, все в той же неудобной позе застывшую у развалившегося чемодана, и, закусив нижнюю губу, поспешно спустился на землю.

Костик бежал к даче, и доброе сердце его разрывалось от жалости к Тимке.

А Тимка пластом лежал на своей постели, уткнувшись лицом в скомканную подушку.

Остановившемуся на пороге Костику показалось: Тимкины плечи вздрагивают — судорожно, толчками.

«Он… плачет? — ужаснулся Костик. — Тимка — и плачет?»

Костик не знал, что ему делать. Подойти к раскладушке и присесть рядом с братом? Присесть, прижаться своей головой к его голове, растрепанной и курчавой? А вдруг Тимка оттолкнет? Ведь они из-за этой Киры в последние дни стали совсем чужими.

Ни на что не решился Костик, когда Тимка внезапно вскочил и бросился к подоконнику.

— Тимка, что ты делаешь?! — вскричал Костик. — Мы же бабушке… мы же ей решили подарить наш фрегат!

Но было уже поздно. Тимка в один миг сорвал с кораблика его алые паруса. Скомкал в кулаке тряпки и бросил их через голову Костика в сад.

А потом снова брякнулся на раскладушку вниз лицом.

— Тимка, а Тимк, — сказал немного погодя Костик, садясь на раскладушку, — вечером на пристань пойдем бабушку встречать. Недавно телеграмму принесли. Только я не хотел тебе показывать… Не надо, Тимк! Ну не надо же! Слышишь, не надо!

И Костик обнял сильного Тимку — такого сильного и такого сейчас беспомощного — за его широкие, все еще вздрагивающие плечи. Обнял и по-щенячьи потерся носом о мокрую щеку брата.

Перед вечером побрызгал дождь, и мокрые сучки загорались плохо.

Около костра хлопотал Володя, худой мальчик в синей сатиновой косоворотке. Когда он нагибался к земле, чтобы подуть на слабые языки огня, рубашка на спине плотно облегала острые большие лопатки.

— Черти шипучие, — вполголоса говорил Володя, вытирая со лба капельки проступившего пота.

У костра на траве лежали сваленные в кучу пиджаки и полушубки приехавших в ночное ребят. Невдалеке на фоне темнеющего неба с первыми неяркими звездочками, чуть тронутыми позолотой и казавшимися воздушными, вырисовывались приземистые осокори. На деревьях кричали, устраиваясь на ночлег, галки.

На поляне за кустами боярышника, невидимые в сумерках два подростка спутывали лошадей.

— Стой, не балуй! — изредка доносились до Володи сердитые покрикивания.

Еще двое ребят ушли на Волгу за водой.

Володе хотелось до их возвращения развести яркий огонь.

Огонь совсем было погас, но вдруг вспыхнула сосновая шишка, и по чадившим сучкам побежали юркие змейки.

Володя не заметил, как из темноты вынырнула лохматая рыжая собака. Она постояла рядом, дружелюбно махая хвостом, а потом положила ему на колени лапу.

Володя вздрогнул, быстро оглянулся и погладил собаку.

— Трезвый, дружок! — сказал он.

Трезвый, изловчившись, лизнул Володю в лицо.

На свет вышел коренастый парень в белой парусиновой фуражке, которая непонятно как держалась на его круглой голове с копной черных волос.

— Ну и Трезвый! Ну и ну! — проговорил он, посмеиваясь. — Ловко тебя облизал!

Это был Иван, самый старший из ребят: в феврале ему исполнилось семнадцать. Он учился в средней школе в районном селе Кленовке. Каникулы Иван проводил в деревне, помогая отцу, колхозному конюху. Из всех подростков только ему доверяли стеречь лошадей в ночном.

Володя вытер рукавом рубашки мокрое лицо, поправил мягкий сыромятный ремешок и тоже со смехом сказал:

— Эх, он и забавник у нас! Хлебом не корми, лишь бы лизаться.

— Ты что в поле в эти дни не приходил? — спросил Володю Иван, присаживаясь к огню. — В шахматы хочется сразиться, а не с кем. Мы с тобой уже неделю не играли.

— Некогда все. Три дня школу ремонтировали: парты чинили, классы белили, — ответил Володя. — Крышу только колхозные плотники перекрывали, а то все сами сделали.

Спокойно лежавшая возле Володи собака с вытянутыми передними лапами насторожилась, а через секунду вскочила и скрылась в темноте.

Немного погодя у костра появился Гриша, высокий юноша с длинными хрупкими руками. Он был в фуражке с белыми молоточками и в черном суконном пиджаке. Трезвый вертелся у него под ногами, прыгал, валялся по траве.

— Ну, хватит беситься! — сказал Гриша, отгоняя от себя Трезвого и опускаясь на освещенную пламенем землю.

Иван посмотрел на Гришу добрыми серыми глазами. Скуластое лицо его расплылось в улыбке.

— Как может в жизни случиться, а? Поехал парень в Ленинград к дяде погостить и не вернулся… Целых три года не виделись! — сказал Иван, обращаясь к товарищу. — А собирался в авиационный институт поступать. Конструктором самолетов хотел быть.

Гриша ответил не сразу. Прищурив глаза, он наблюдал за высоко взлетавшими к черному небу яркими веселыми искорками. Потом сказал:

— Представь себе, не раскаиваюсь. Я дело свое полюбил крепко.

— Это хорошо. И я тебе, знаешь ли, даже завидую. В ремесленном, специальность получил и уже самостоятельно работаешь… Ну, как там? Не тоскуешь? Не тоскуешь по родным местам?

— Нет, как же… Да у нас и в рабочем городке неплохо. Рядом парк, стадион. Но, конечно, далеко не так, как тут, — Гриша развел руками. — Здесь раздолье: и Волга, и луга, и лес какой — заблудиться можно.

— Да, это верно, — кивнул Иван.

Володя с любопытством рассматривал Гришу. Он даже забыл подбросить на угли хворосту, и пламя начало блекнуть, светлый круг возле костра сузился.

Было еще не так темно, как это казалось при ярком огне. Можно было разглядеть кустарник, ствол старого дерева на пригорке, расщепленный молнией, похожий на фигуру горбатого человека, лошадь, молчаливо жующую траву.

— Володя, подкинь дровец, — сказал Иван, свертывая цигарку. Мальчик встал, принес охапку хвороста, Гриша принялся ему помогать. Они ломали о колено сухие палки и бросали их в костер.

— А ты, Володька, большой стал, — сказал Гриша. — В какой класс перешел?

Володя вскинул на юношу быстрые, просиявшие от возбуждения глаза.

— В шестой, — ответил он и, немного помолчав, спросил: — Скажи, Гриша, ты на заводе что делаешь?

Гриша распахнул пиджак, снял фуражку.

— Ну и жарко! — проговорил он и пересел на другое место, немного подальше от костра. — Наш завод гидротурбины делает для строек. Работа, знаешь, такая. Один плохой винтик может все дело испортить. На токарном станке работаю. Три нормы в смену даю… Устаешь, конечно…

— Три, говоришь? — удивился Володя. — Как же это ты?

— А вот так, — усмехнулся Гриша. Он сорвал травинку и пощекотал ею подбородок. — На участке, где я работаю, есть еще парни. Вот мы и решили, не меньше двух норм в смену! Каждой минутой стали дорожить, друг от друга не хотим отставать, стараемся. А тут Колька Митрофанов — есть у нас задорный такой парень — мысль одну подал: «Как бы, — говорит, — время сократить на обточку детали?» Стали думать и придумали одно приспособление. В первый месяц сделали по две нормы. А теперь по три.

Гришка неожиданно замолчал, насторожился. Со стороны Волги послышались приглушенные шаги. Кто-то приближался, спотыкаясь в темноте о кочки.

Трезвый, задремавший было в ногах у Ивана, лениво приподнял голову, поводил по траве хвостом и опять уткнулся мордой в лапы.

— Свои, — решил Гриша и, приставив к губам рупором сложенные руки, прокричал: — Э-эй, ребята-а!

Теперь уже было слышно, что идут двое. Совсем близко шуршала трава, но в темноте еще никого нельзя было разглядеть. Немного погодя на свет вышли два мальчика: Петя и Митюшка.

Петя — рослый, стройный паренек — выглядел старше своих шестнадцати лет. Его раскрасневшееся лицо с нежным пушком над верхней губой и озорными мальчишескими глазами весело улыбалось.