— Тимка! Ну, хватит! Обледенеешь!

А Тимке было нипочем! Он лишь покрякивал от удовольствия, растирая ладонями порозовевшую грудь.

Выходя из купалки и улыбаясь солнышку, Тимка показывал всему свету ослепительно белые влажные зубы:

— Ну, а ты, неженка, все с духом не соберешься?

Хватал Костика под мышки, поднимал высоко над головой. От Тимки хорошо пахло речной прохладой, парным молоком и загорелой кожей.

— Тимк, а я же днем купаюсь! — кричал сверху Костик. — Купаюсь пять… сто раз! Вот сколько!

— Потеха! — смеялся брат. — Днем вода — кипяток. А ты вот с утра начинай!

Тимка ставил Костика на землю и глядел ему в глаза — светло-карие, с черными замаслившимися зрачками.

Костик надувал губы и тянул:

— А на Волгу?.. Когда же мы на Волгу пойдем?

— На Волгу? — переспрашивал Тимка. — Начнешь по утрам зарядкой заниматься да душ принимать — сразу же и отправимся!

Нынче Костик встал вместе с Тимкой. Вместе с ним занимался зарядкой. А потом учился на турнике делать «солнце».

— Молодчина! — похвалил Тимка Костика. — А теперь походи, остынь малость.

И Костик, подражая брату, медленно прохаживался по тропинке. Поднимая руки над головой, делая вдох, опуская — выдох. Вот кончиками пальцев он коснулся свисавших над дорожкой вишневых веток. Задрал вверх голову, а ягодки — трепетно-алые в мягко голубеющих лучах утреннего солнца — смотрели прямо в рот.

А ведь совсем недавно вместо ягод на ветках висели какие-то невзрачные блекло-травянистые шарики. Пройдет еще несколько дней — самое большое через неделю — сочные ягоды потемнеют, ниже опустятся ветки, и тогда…

Проглотив слюну, Костик пошел дальше. Вот он поравнялся с длинным, тянущимся вверх грушевым деревом. Поднялся на цыпочки, дотронулся рукой до зеленой с просинью груши. Маленькая, но жесткая и тяжелая, прямо-таки чугунно-тяжелая. Такими груши были в день их приезда к бабушке, такими остались и теперь. Нет, не совсем такими. Бочок у этой груши, обращенной к солнцу, покрылся ржавым пупырчатым налетом. Только и всего. А Костику хотелось, чтобы груши уже созрели, так хотелось!

Но хватит ходить. Тимка уж принял душ и стоит вон на солнышке, выжидательно косясь на брата. Даже Мишка, сидя в ногах у Тимки и распустив по траве свой пушистый хвостище, даже он, плутишка, смотрел на Костика вприщур, с насмешкой. Его зеленые узенькие щелочки как бы нахально вопрошали: «Ну что, мой бедный хозяин, у тебя, видно, кишка тонка? По-прежнему боишься студеной воды?»

У Костика похолодели лопатки. Страшно все-таки вставать под ледяной дождь. Но ничего не поделаешь… Раз решил закалять здоровье — значит надо. И пора наконец показать Тимке свою силу воли!

Подойдя к душевой, Костик храбро переступил щербатый порожек. И точно, как Тимка, проворно сбросил с себя трусы. Прошлепал по скользким мокрым доскам, встал под свисавшее сверху запотевшее никелированное ситечко. Рука твердо легла на ребристое колесико.

И тут вдруг замерло, оборвалось сердце. Сами собой закрылись глаза. Но Костик пересилил страх и резко повернул колесико влево. В ту же секунду на его бедную головушку обрушилась ледяная вода, честное слово, ледяная! Перехватило дыхание. В первое мгновение Костику почудилось, что с него чулком слезла кожа.

— У-у-ух! — вдруг вырвался из груди глубокий вздох, и Костик пустился в пляс.

— Веселей, веселей! — захохотал Тимка.

А Костик все приплясывал и приплясывал, размахивая руками. И вода уже не казалась ему теперь ледяной.

На косяк двери опустился пучеглазый слепень. Но его тотчас спугнули брызги, крупными градинками вылетавшие из душевой. Брызги искрились всеми цветами радуги.

— Закругляйся, Костик! — скомандовал Тимка. — Мохнатое полотенце на дверной ручке висит. Растирайся докрасна, а я пойду на стол собирать.

Бодрым, посвежевшим прибежал Костик на веранду. И как только увидел на столе горячие яички всмятку, подрумянившийся пшеничный батон и сливочное масло в стеклянной банке из-под консервов, сразу же захотел есть.

— Чур, мне горбушку! Самую поджаристую! — сказал он, садясь к столу.

А на столе, рядом с сахарницей, лежал блекло-розовый конверт с большой голубой маркой.

— Тимка, от мамы письмо?

— От мамы. — Тимка поставил на стол тарелку с малиной и тоже сел. — Сначала навернем, а потом письмо, или…

Но он не успел договорить

— Письмо, письмо читай! — забарабанил Костик кулаками по столу.

Тогда Тимка ножом аккуратно вскрыл конверт и достал из него драгоценное письмецо.

— Слушать и не перебивать! — сказал Тимка внушительно.

Костик склонил на бок голову, подпер ее кулаком и чуть-чуть высунул кончик языка. Ему думалось, что так он с большим вниманием будет слушать мамино письмо. И, во всяком случае, не проронит ни одного слова.

Едва же Тимка прочитал: «Милые мои мальчики, Костя и Тима», как у Костика вырвалось — ей-ей, помимо воли:

— Ara! Меня мама первым назвала!

Тимка откинулся на спинку стула.

— Ты что же? — обиженно спросил Костик. — Я… молчу!

Целую минуту вредный Тимка сидел с закрытым ртом. А эта минута, по мнению Костика, длилась нескончаемую вечность.

Помучив Костика, Тимка снова взялся за письмо.

— «У нас начинается горячая пора. Хлеба стоят стеной, выше меня. И так прикидываю: сутками, пожалуй, не придется слезать с комбайна. Потому-то не обижайтесь, родные мои, на свою мамку — не до писем мне сейчас. Но сами пишите чаще. А то я буду тревожиться о вас. Слушайтесь бабушку. Не расстраивайте ее. Помните, у нее больное сердце…»

— Ой, Тимка! А мама и не знает, что мы тут самостоятельными живем! — вскричал Костик и сразу осекся.

Но было уже поздно. Тимка вновь развалился на стуле. Уставился глазами в потолок и, похоже, решил сосчитать все теснины, смотревшие сверху черными просмоленными сучками.

«Эх, и невыдержанный ты, Константин, человек! — покорил себя Костик. — Ведь поклялся — слова не промолвлю, покуда Тимка не закончит письма, а на вот тебе!»

Вздохнул. Посидел, посидел и опять вздохнул, да еще громче, чтобы разжалобить каменное Тимкино сердце. И знаете — помогло!

Тимка завозился на стуле, кашлянул в кулак, зашелестел почтовым в линейку листом.

— «Как только проводила я вас в дорогу», — начал было Тимка, но тут ему на бронзовеющее плечо села стрекоза, трепеща прозрачными крылышками. Думая, наверно, не оса ли собирается его жалить, Тимка повернул вправо голову, и пугливая стрекоза вспорхнула, пролетела над столом и скрылась в дверях комнаты. — «Как только проводила я вас в дорогу, — продолжал успокоенный Тимка, — от бабушки пришло письмо. Предупреждаю, мальчики, все это между нами. Бабушке ни слова. Пока она сама не заговорит с вами об этом». — Тимка поднял от письма свои чуточку потемневшие глаза и сурово посмотрел на Костика. — Уразумел, Константин? И не только с бабушкой… короче — ни с кем ни слова! Обещаешь?

Костик выпрямился. Встретился с братом пугливыми глазами, встретился и не отвел их в сторону.

— Даю честное… честное пионерское! — прошептал он.

— Читаю дальше. «Вы мальчики, помните, как мы уже не первый год уговариваем бабушку переехать сюда к нам. Родных у нее в городе нет, годы идут под уклон, и у нас ей будет спокойнее и веселее. И вот бабушка решила этой осенью вместе с вами поехать к нам в совхоз. Квартира у нас теперь двухкомнатная, удобная, светлая, и ей, я знаю, понравится. А свой садик бабушка собирается передать детям. Ведь у этого — соседнего — детсада — не очень-то большая территория. На месте бабушкиного плохенького домика построят добротное здание, и тогда ребятишки малые заживут куда как вольготно! Но бабуся о своем решении никому еще не говорила. «Думаю с тобой посоветоваться», — написала мне. Тима и Костик, вместе с этим письмом я посылаю и письмо бабушке. И от души радуюсь, радуюсь и тому, что она собирается к нам, и тому, что она отдаст садик, весь-то, весь взращенный дедушкой, так любившим детвору, шумливым галчатам. Думаю, и вы тоже обрадуетесь вместе со мной приятной этой весточке. Крепко-крепко обнимаю вас, мальчики, и так же крепко-крепко целую. Ваша мама».