Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Ты, Родя, того… не жури отца, — заговорил снова Василий Родионович, опираясь руками о крышку сундука. — Это меня жена управляющего угостила… У них нынче гостей полон дом. Привез дочку с купанья, а домработница кричит: «Зайди-ка, Вася, на кухню, хозяйка просит. Захожу, значит, на кухню, а домработница стакан водки под нос: «Пей, говорит, хозяйка угощает, она у нас добрая!» Я отказываюсь, а она свое.

— Папа, пойдем в комнату, тебе спать надо, — сказал Родька, пытаясь приподнять отца за плечи.

Не слушая сына, Василий Родионович прижался лицом к его груди и всхлипнул:

— Эх, Родька, и так мне что-то нехорошо стало… так муторно на душе… Поставил машину в гараж, зашел в закусочную и еще стакан тяпнул.

Родьке так и не удалось отвести отца в комнату. Он уложил его на сундуке, поставив под ноги два стула, и потерянно поплелся к себе на веранду.

При виде праздничного стола, ярко освещенного стосвечовой электрической лампочкой, за которым так никто и не посидел, не повеселился (отец даже и не заметил его), Родька на миг задержался на пороге, потом быстро потушил свет и, ощупью добравшись до кровати, повалился на нее ничком.

Глава четвертая

Родька любил бывать на буровой мастера Антона Максимыча — отца Клавки.

Буровая вышка стояла в глубине узкого ущелья — Зольного оврага, и на фоне высоких гор, облепленных соснами, словно свечами в золоченой фольге, издали казалась маленькой, неприметной. Но стоило подойти к вышке вплотную — к этой замысловатой ажурной конструкции из стали и железа, легко взмывавшей к синеющему небу, — стоило посмотреть на ее макушку, и фуражка валилась с головы!

В дождливую и пасмурную погоду тяжелые тучи закрывали вершину вышки. А однажды в погожий денек Родька видел, как сизое с белой подбивкой облачко, проплывая над оврагом, вдруг словно бы зацепилось за остроконечную макушку буровой вышки и долго и беспомощно висело на одном месте, пока с гор не подул ветерок и не погнал его дальше за Волгу.

Как-то Антон Максимыч разрешил Родьке и Клавке подняться по легким маршевым лестницам, опоясывающим вышку с наружной стороны, на самый ее верх — на «голубятню». Здесь находился крон-блок с многочисленными стальными тросами — приспособление, необходимое для спуска в скважину и подъема из нее бурильных труб.

Стоя на крохотной площадке, Родька посмотрел вниз, и у него перехватило дыхание и закружилась голова. Котельная, насосный сарай, глиномешалки — все службы, окружающие буровую, казались отсюда не больше небрежно разбросанных спичечных коробков. А люди были похожи на горошины, катавшиеся взад-вперед по земле. Оказывается, это не шуточка — сорок один метр (такая была высота вышки).

Этим летом Родька ездил на буровую чаще, чем всегда, — раза два в неделю. Комсомольцы школы взяли шефство над буровыми нефтепромысла, и Родьку вместе с Петькой и Клавкой закрепили за бригадой Антона Максимыча.

Они возили для бурильщиков свежие газеты и журналы, оформляли «боевые листки», составляли диаграммы проходки скважин, наводили чистоту и порядок в культбудке — маленьком, как скворечник, домике, где рабочие отдыхали в свободные часы, а мастер зачастую даже и ночевал на железной солдатской койке, стоявшей за тонкой фанерной перегородкой.

Родька особенно любил бывать на буровой в часы, когда проходил подъем труб. Тогда он забывал обо всем на свете и, остановившись где-нибудь на мостках, сбоку, чтобы никому не мешать, глядел во все глаза на длинные стальные «свечи», с молниеносной быстротой поднимаемые из скважины лебедкой.

Вот и сегодня, ему на удивление, повезло. Едва он закончил «боевой листок» (Клавка и Петька на этот раз отлынили от поездки) и принялся мыть кисточки, напевая на грустный мотив «Позвольте вам сказать, сказать, позвольте рассказать», как на буровой загрохотала паровая лебедка. Побросав на стол кисточки, Родька метнулся к двери.

На буровую он прибежал в тот самый момент, когда тяжелая колонна труб, блестя на солнце сбегавшими по ней струйками воды, летела вверх, к «полатям», находившимся на двадцатидвухметровой высоте. Там на особой площадке стоял в брезентовой спецовке и в рукавицах верховой — с виду неповоротливый парень, на самом же деле расторопный и сильный малый.

Едва первая «свеча» была отвинчена, как верховой подтянул ее к себе особым крюком и отвел в сторону. В это время двое других рабочих, таких же сильных и проворных, стоявших внизу у ротора, затащили нижний конец «свечи» на «подсвечник» — своеобразную подставку, на которой устанавливались поднятые из скважины трубы.

На тормозе у лебедки дежурил вместо заболевшего бурильщика сам Антон Максимыч — невысокий плотный мужчина с задубеневшим от солнца, ветров и дождей красно-бурым лицом и сивыми, обвисшими усами.

Четко управляя рычагами, послушными его властной руке, он в то же время внимательно поглядывал и на рабочих и на верхового — от него не ускользал ни один их шаг, ни один их жест.

Родька не заметил, как к буровой подкатил, валко покачиваясь с боку на бок, запылившийся в дороге ЗИМ.

Управляющего трестом Родька увидел лишь в тот момент, когда он входил в ворота буровой. Высокий, слегка располневший, в серой куртке из хлопчатобумажной ткани и старых галифе, заправленных в хромовые сапоги, уже где-то вымазанные глиной, управляющий окинул живым взглядом бурильщиков и громко сказал:

— Здравствуйте, товарищи!

Но на него никто даже не взглянул. Подъем труб продолжался во все более нарастающем темпе, и внимание рабочих, казалось, сейчас не мог бы отвлечь от ротора даже ураган, внезапно разразившийся над Жигулями.

В это время из горловины ротора — круглого железного стола, укрепленного над скважиной, — появилась новая «свеча», вся облепленная загустевшим раствором и крошевом разбуренной породы. Рабочий, стоявший у ротора справа, направил из шланга на уплывавшую вверх трубу струю воды, и мириады брызг полетели во все стороны по буровой.

— Сторонись, замочу! — крикнул рабочий управляющему, близко подошедшему к ротору, но тот не сдвинулся с места и только улыбнулся, показывая белые зубы.

«Ишь ты, не боится!» — ухмыльнулся про себя Родька. Ему вдруг почему-то вспомнилась белобрысая девчонка. В Отрадном она появилась с матерью всего неделю назад, и теперь каждодневно ездит в ЗИМе купаться на Волгу. Родька нахмурился, покосился в сторону управляющего — уже с неприязнью — и отвернулся. И тут он увидел в раскрытые ворота буровой отца.

От нечего делать отец ходил вокруг машины. Слегка сутулясь, он со скучающим видом заглядывал под машину, стукал носком сапога по шинам.

Родьке стало как-то не по себе. Здесь, на буровой, люди дорожили каждой секундой времени, а его отец мог так вот бесцельно провести час, два, ожидая появления начальника…

Стараясь ни о чем больше не думать, Родька крадучись прошел вдоль тесовой стены до прохода в насосный сарай. Выбравшись из буровой через задворки и не заходя уже в культбудку, он полез в орешник, начинавшийся сразу за служебными помещениями.

Над его головой висели крупные, спеющие орехи — до них можно было дотянуться рукой, — но Родька не замечал их.

Случайно выйдя на тропу, петлявшую по кромке оврага между деревьями, он наугад побрел по ней, сам не зная, куда она его выведет…

«Ладно, хоть Петька с Клавкой не поехали со мной, — мелькнула у него мысль, — а то со стыда сгорел бы».

И Родька вспомнил первый месяц работы отца на новом месте… Перейдя после болезни на легковую машину, он стал чаще бывать дома: день работал, день отдыхал. Но, возвращаясь с работы, отец уже не был таким оживленным, как раньше, когда водил грузовик. Он уже не рассказывал, куда нынче ездил, что видел, не рассказывал о тех мелочах и пустяках — подчас забавных, подчас даже грустных, которые происходили в его жизни и жизни его товарищей.

Вначале Родька еще приставал к отцу с расспросами: где он сегодня был, что видел, но тот отвечал неохотно и односложно. «Начальство возил, куда ему требовалось, — говорит отец. — Моя теперь такая должность: прикажут — кручу баранку, не прикажут — сижу загораю». Потом Родька отстал со своими расспросами. Три месяца назад он не понимал перемены, происшедшей в отце. А теперь вот… нет, нет, довольно! У него и так голова идет кругом.

29
{"b":"179322","o":1}