Вдруг снизу донесся тоже негромкий, но такой знакомый голос, подхвативший песню:

Клавка! Ну до чего же проворная девчонка, везде и всюду поспевает. Это она пронюхала про сваленные на чердаке в домике объездчика Архипыча пропыленные книги и журналы, оставшиеся после смерти лесничего, одинокого человека, приятеля объездчика. Тогда-то среди потрепанных, пожелтевших книг Жюля Верна, Стивенсона, Майн Рида и давнишних комплектов журналов «Всемирный следопыт» и «Вокруг света» и был открыт доселе неизвестный ни Клавке, ни Петьке, ни Родьке писатель Александр Грин — удивительный мечтатель и фантазер.

А песенка бывалых матросов с «Марианны» из рассказа «Капитан Дюк» так полюбилась ребятам, что ее стали петь на мотив веселой опереточной арии. Но у песенки не было конца, и тогда Петька, к изумлению Клавки и Родьки, взял и сочинил этот конец. Его как раз и пела сейчас Клавка:

Как только Клавка кончила петь, Родька, до пояса перевесившись через перила и заглядывая вниз, сказал:

— А я сейчас знаешь что видел? Яхту с алым парусом.

— Во сне? — послышался насмешливый голос Клавки.

— Не во сне, а на Волге.

— Что ж ты не торопишься? Беги! Наверно, твоя Ассоль за тобой приехала!

Родька выпрямился и отошел от перил.

Немного погодя Клавка позвала:

— Родька, а Родька!

«Нет уж! — подумал Родька, застилая кровать одеялом. — У нее всегда так: обидит человека, а потом… лезет».

Клавка еще раз крикнула:

— Родька, ты оглох?

Но Родька мужественно промолчал и на этот раз, хотя его просто подмывало откликнуться.

— Ах, так! — вызывающе промолвила Клавка. — Ну и пожалуйста, молчи! Молчи в свое удовольствие. Хоть до скончания века!

Внизу что-то со звоном полетело на пол — видимо, алюминиевая ложка, и тотчас Клавка запела, стараясь казаться веселой и беззаботной:

Вспомнив, вероятно, о том, что эту песенку только что пел Родька, Клавка внезапно смолкла и убежала с веранды, хлопнув дверью.

Наскоро позавтракав в одиночестве — отец отправлялся на работу рано, — Родька вырвал из тетрадки лист, взял карандаш и размашисто написал сверху: «Что купить». Подержав в зубах карандаш, он поставил вопросительный знак после слова «купить» и задумался.

Нынче у отца день рождения. И он, как всегда, забыл, конечно, об этом. Но мать никогда не забывала. И будь она сейчас дома, а не в Ялте, на кухне уже горела бы плита, шипели сковородки, а в квашне всходило тесто…

Родька почесал затылок и решительно исправил тонкий вопросительный знак на жирный восклицательный. Ничего, он как-нибудь и без матери справится. Главное, все заранее предусмотреть, что надо купить к праздничному столу, не выходя из жестких рамок «бюджетных средств» — так любит говорить Клавкин отец Антон Максимыч.

Но у Родьки деньги не «бюджетные», отпущенные отцом на питание (те уже все кончились еще позавчера), а свои, и, к искреннему его огорчению, не в большом количестве: всего лишь тридцать восемь рублей и пятьдесят шесть копеек[1]. Это все, что он сумел сэкономить от денег, выдаваемых матерью на школьные завтраки.

В январе на катке, пока Родька стоял в очереди за полушубком, у него кто-то украл норвежки. И Родька начал копить деньги на новые коньки. Нельзя же всю жизнь одалживать коньки у Петьки. А к следующей зиме, глядишь, появятся свои, и совсем-совсем новенькие. Но теперь… Ну и ладно, обойдется он как-нибудь и без коньков!

«В погребе у нас есть говядина. — Родька заставил себя думать в нужном направлении. — Из нее можно сварганить какое-нибудь вкусное блюдо. Еще есть помидоры и огурцы. А в буфете стоит баночка с клубничным вареньем. Все пригодится! Купим же мы… пачку печенья «Крокет» — оно дешевое, мармеладу полкило (тут Родька почувствовал, как щеки его стали горячими — к мармеладу он сам был неравнодушен). Ну, можно и без него, без этого мармелада. Потом бутылку наливки черносмородинной — отец ее любит. Только не забыть бутылку на лед в погреб положить. Еще банку рыбных консервов — сома в томате. Знатная вещь! А теперь прикинем, на сколько все это вытянет».

Закончив подсчеты, Родька взял кошелку и отправился в гастроном. Домой он возвращался веселый: денег хватило с лихвой. А на оставшуюся трешку — чтобы она не жгла кармана — купил бутылку клюквенной воды.

«Теперь ужин у нас будет по-настоящему праздничный! Только надо сейчас же браться за уборку квартиры: протереть влажной тряпкой стулья, подоконники, вымыть полы. Мать всегда так делает каждую субботу».

Едва он вошел в квартиру, как в дверь постучали:

— Телеграмма!

«От мамы, наверно», — подумал, просияв, Родька.

Рыжая девушка со строгим лицом заставила его расписаться в книжке и вручила вчетверо сложенный листок бумаги, пахнущий столярным клеем.

— Откуда? — спросил Родька.

— Из Ялты, молодой человек. Вы что, читать сами не умеете?

Девушка ушла.

Родька сконфузился и поспешно захлопнул дверь.

Сбоку телеграмма была заклеена узкой полоской. Он не стал ее разрывать, но из любопытства заглянул в текст, осторожно отводя закрывавший слова край бумаги. Слева шли две строчки: ПОЗДРАВЛЯЮ ДНЕМ РОЖ УСПЕХОВ РАБОТЕ СКУ. Справа были еще две строки: ДЕНИЯ БУДЬ ЗДОРОВ ЖЕЛАЮ ЧАЮ О ВАС РОДЕЙ ЦЕЛУЮ АСЯ.

Родька ошалело помотал головой и снова принялся перечитывать телеграмму. Наконец все стало понятно: «Поздравляю днем рождения будь здоров желаю успехов работе скучаю о вас Родей (ara, там скучает, а дома иной раз так отругает) целую Ася». Вот уж это «целую», по мнению Родьки, было совершенно ни к чему — они с отцом не маленькие, могут и без поцелуев обойтись!

Немного погодя он еще раз заглянул в конец телеграммы, отнес ее в комнату и тут постоял, хмуря лоб и задумчиво поводя мякишами пальцев по гладкой доске буфета.

В шестом часу вечера, когда Родька провертывал через мясорубку мясо, прибежал запыхавшийся Петька.

— За тобой гнались? — спросил с недоумением Родька: он еще никогда не видел друга таким возбужденным.

Петька перевел дух и не совсем уверенно, заикаясь, пробурчал:

— К-кажется, нет.

Оглядев Петьку с головы до ног, Родька рассмеялся.

— А отчего у тебя живот такой… вздутый?

— А разве заметно? — Петька старательно обдернул рубашку.

— Ну конечно, заметно. Чего у тебя там?

Петька засопел, расстегнул ремень и достал из-под рубашки охапку помятых цветов.

— Держи, на… Ты их в воду, и они… это самое… воспрянут духом!

— Вот спасибо, выручил! — обрадовался Родька и понес цветы на кухню, где у него уже была приготовлена для них стеклянная ваза. — А я думал… А что, если Петух подведет?

— Все трудности преодолел! Даже от сестры убежал. Ты же знаешь нашу Антониду. Она везде нос свой сует… А над цветами своими она прямо-таки трясется.

— Молодчина!

— А я что, права не имею? Весной не кто-нибудь, а он, — Петька ткнул себя в грудь большим пальцем, — землю под клумбу копал. Понял?

— Понял! Пошли теперь на веранду, будешь помощником повара. — Родька подтолкнул Петьку в спину. — Шагай веселей.

Оглядев стол, на котором чего только не было: и миска с фаршем, и пухлая растрепанная книга, и перегоревший электрический утюг, и горка лука, и невозмутимо тикающий будильник, и целая стопа немытых тарелок, Петька моргнул веками и храбро спросил: