— Операцией? — вскрикнул Критский.— Вы так про трагическую дуэль? Это же безнравственно, сударь!

— Это не ко мне, — парировал я. — Насчет нравственности обратитесь к барону Геккерну. К нему, сударь, к нему…

Пожилой ангел разрумянился, затрепетали треугольные крылышки за спиной.

— Масонские связи барона с декабристами я еще могу допустить. Там большая политика! Мятеж! Но Пушкин-то! При чем здесь «семейная трагедия» бедного поэта?!

Лучше бы он не говорил этого. С детства набившие оскомину слова о «семейной трагедии» в его устах наконец обрели для меня свой истинный смысл. Вся любовная история Дантеса с Натальей Николаевной была просто прикрытием. Прикрытием какой-то гнусной авантюры «старичка» Геккерна. Какой — я еще не мог объяснить. Но то, что дуэль Пушкина с Дантесом нанесла несомненный ущерб России в «интернациональном вопросе», как выразился осторожный Вяземский, я уже не сомневался. Об этом я и заявил Критскому.

Критский расправил треугольные крылышки:

— По-вашему, барон Геккерн был вульгарным шпионом?

— Почему же вульгарным? — обиделся я за барона. — Барон был из того избранного числа людей, которые распоряжались… да и до сих пор распоряжаются судьбой Европы и всего мира… Барон — великий человек в своем роде… Злой гений…

Я поглядел на отутюженные белоснежные крылышки Критского и улыбнулся. И он улыбнулся мне.

— Такие обвинения доказать нужно… Документально доказать!

Я чувствовал всем своим существом, что опять вступаю на проклятый, сумасшедший диск «чертова колеса», но ничего с собой поделать не мог.

Я подмигнул Критскому:

— Так открывайте коробочку, сударь!

И он мне подмигнул:

— Откройте сами! Вы же у нас первооткрыватель! Генрих Шлиман, так сказать, — и он, лукаво улыбаясь, подвинул ко мне коробочку.

Я знал, что Критский уже осмотрел ее, но все равно волновался, как ребенок. Я взял коробочку в руки. Из потускневших, стершихся букв на крышке я понял, что была коробочка из-под сигар. Тех коротких Тонких сигар, которые тогда входили в моду вместо чубуков и трубок. Коробочка была антикварная. И Критский подтвердил мне глазами это.

— Она… Открывайте! Ну?

Я осторожно открыл зеленую коробочку. В ней лежал, свернутый вчетверо, желтый лист старинной бумаги, исписанный мелким, бисерным почерком. Волнуясь, я развернул перед глазами плотный, как ватман, лист. И вздрогнул с досады. Исписан он был по-французски. В тексте, правда, встречались аккуратные рисунки каких-то геометрических фигур: квадратов, пересеченных основаниями треугольников, но понять их назначение было невозможно. Под рисунками целыми гроздьями были рассыпаны мелкие цифирьки. Единственное, что я понял, — бумага эта была частью какого-то большого документа. Она была пронумерована в верхнем правом углу цифрой «13». И еще я понял по встречающимся в тексте иероглифам: крестикам, квадратикам, уголкам, волнистым линиям, стрелочкам, что документ этот является какой-то зашифрованной масонской грамотой. И к дуэли Пушкина бумага, кажется, не имела никакого отношения…

— Ну как? — участливо спросил Критский. — Поняли что-нибудь? Я, откровенно скажу, голову себе уже сломал… Но вы-то специалист, конспиролог… О Пушкине там, по-моему, ни слова?

Я жалел, что нахожусь не дома, что нету у меня под рукой замечательной «Энциклопедии масонства» Мэн— ли П. Холла.

— А где остальные листы?

— А вы разве не знаете? — удивился Критский.

— Откуда же я могу это знать?!

Критский пожал плечами.

— Мы с Константином Николаевичем нашли только это. Остальные листы остались у генерала Багирова…

— Так надо поехать к нему и забрать всю рукопись!

Критский насмешливо вскинул седые брови:

— Держите карман шире! Генерал не круглый дурак. Он же специально подбросил нам только одну страничку… Специально! Неужели вы не поняли этого, юноша?

Я с трудом оторвался от таинственного листа:

— Не понял… А зачем это ему?

И Критский с удовольствием мне объяснил:

— Ну как же! Генерал проверяет нас. Ловит нас на интересе…

Я спросил его в лоб:

— Поймал?

Критский загадочно улыбнулся:

— Я искусствовед, а не конспиролог. Зачем мне чужие тайны? — Он наклонился над коробочкой и спросил меня шепотом: — А вас? Разве вас она не интересует?

Я уже кое-что начал понимать в значении таинственных цифр и значков. Я ответил ему откровенно:

— Меня рукопись очень интересует! Очень!

Критский широко улыбнулся:

— Я так и думал!

Я не понял, чему он так обрадовался. Но он мне это тут же объяснил:

— У вас есть деньги, юноша?

Не задумываясь, я полез в карман и выложил перед ним новенькую хрустящую пачечку. Критский недовольно сморщился.

— Это не серьезно. Генерал потребует за рукопись очень большие деньги. Очень большие.

— Жалко, — расстроился я.

Критский мне весело подмигнул:

— Но они-то заплатят! Они заплатят за нее любые деньги!

— Кто «они»? — не понял я.

— Ваши хозяева,— лукаво улыбнулся мне Критский.

— Какие хозяева?

— Те, чья месть пострашнее царской виселицы. Те, кто уничтожает предателей, перерезая горло и вешая одновременно. Старинный ритуал!

Я оторопел. А Критский, склонясь к столу, окутывал меня загадочным шепотом:

— Я сразу догадался, юноша, кто вы такой и от кого к нам посланы… Сразу же, как только увидел вас в «святая святых»… Константин Николаевич человек простодушный, доверчивый… Природный русак… Вы почти охмурили его… Если бы я не вошел, он бы все для вас сделал! Рукопись досталась бы вам даром!

Я только сейчас понял, почему так изменился ко мне Константин, понял его недоверчивый и презрительный взгляд. А Критский обволакивал меня свистящим шепотом:

— Я понимаю, все, что вы мне поведали сейчас — это всего лишь часть… видимая, так сказать, часть подводного айсберга. То, что положено знать непосвященным! Я понимаю… Настоящая тайна здесь, — он ласково погладил зеленую коробочку. — Здесь… Александр Сергеевич ведь тоже масон… Принят в 1821 году в Кишиневе в ложу «Овидий»… Это его бумаги, не правда ли? — Критский впился в меня взглядом.— Это его бумаги, выкраденные у него бароном Геккерном! Я правильно понял?

Мысль была интересная, и я улыбнулся.

— Возможно…

Критский потянулся через стол и взял меня за руку.

— Ярослав Андреевич, передайте им, что я все возьму на себя… Я прекрасно знаю генерала Багирова. Прекрасно. Он в долгу у меня. Я с ним договорюсь безусловно. Как только получу от них полномочия. Вы меня понимаете?

Я ничего не понимал. А Критский продолжал меня убеждать:

— Они даже могут и не раскрываться перед генералом. Я все беру на себя! Понимаете?

Я понял только одно — Критский сам очень хотел познакомиться с какими-то неведомыми мне людьми. И в этом я ему ничем помочь не мог. Я спросил его напрямик:

— Кто такие «они», Игорь Михайлович? О ком вы говорите?

Критский недоверчиво откинулся на спинку кресла.

— Это те, на кого вы работаете, Ярослав Андреевич.

Пришлось ему откровенно признаться.

— Вы ошиблись, Игорь Михайлович. Я пишу свою «Тайную историю России» только для себя. Но я верю, настанет время, когда русские люди захотят наконец узнать, почему им так долго морочили головы, почему скрывали от них истинную великую и горькую историю России… Я верю, наступит такое время…

Интеллигент в пятом поколении смотрел на меня зло и презрительно.

— Вы это серьезно?

— Вполне.

Критский устало вздохнул:

— Мне вас очень жаль, бедный юноша.

— Почему же бедный? — засмеялся я.

— Да потому, что все, что вы мне сейчас наговорили о Геккерне, останется навсегда бездоказательным бредом!

— Почему же бездоказательным? — не согласился я.

— Вам никогда не найти нужных вам документов. — Критский сложил листок вчетверо и положил его в коробочку.— Они вас просто близко не подпустят к ним! Никогда! Ни за что!

Я напомнил ему:

— В Евангелии сказано: «По делам их — узнаете их». Дела-то их вопиют, Игорь Михайлович. Дела-то их до сих пор кровоточат… Разве это не доказательства?