Тогда Константин представил ему меня:

— Это советник Адика. Советник по культуре.

Лицо Критского стало печальным.

— Бедный Адик… Хотя с другой стороны — на что хорошее в этой жизни можно рассчитывать с таким сакраментальным имечком?…

Константин взял меня за плечо:

— Это он предложил Адику купить ту квартиру с гарнитуром.

На барственном лице Критского вскинулись седые брови.

— Так это вы?… Очень любопытно, — он протянул мне руку, — Игорь Михайлович.

— Слава, — пожал я его упругую ладонь.

— Нет уж, простите, — цепко впился в мою руку Критский. — Я человек строгих правил. Интеллигент в пятом поколении. Я понимаю, теперь это модно: Паши, Саши, Кати, Маруси… Западные штучки. Я это не принимаю. Ваше полное имя и отчество, пожалуйста.

Я нехотя представился:

— Ярослав Андреевич.

— Очень толковый парень,— прибавил Константин, — кандидат исторических наук.

— Диссертацию я не успел защитить, — признался я.

Константин посмотрел на меня грозно.

— Сейчас работает над «Тайной историей России».

— Ах, конспиролог? — то ли спросил, то ли удивился Критский.

— Вот именно! — подмигнул мне Константин.

— Конспиролог! — прищурился Критский. — Лучшего имени для вашей профессии и не придумать: Ярослав — Мудрый, так сказать… Ну-ну… Давайте-ка присядем.

Мы присели. Я почувствовал себя гнусно.

— Константин Николаевич,— обратился к нему Критский, — вы сказали, что занимались сейчас пропавшим гарнитуром барона Геккерна.

Константин кивнул.

— Объясните мне тогда, пожалуйста, какое отношение имеет к нашему гарнитуру, — Критский искоса посмотрел на меня, — вся эта конспирология?

Константин кашлянул.

— Славик… То есть Ярослав Андреевич сейчас доказывал мне, что гарнитур у нас перекупили потому, что в нем находятся, — Константин замялся, — ну… некие…

— Сокровища! — захохотал Критский. — Знатно вы подлечились, Константин Николаевич!

Константин покраснел. Я счел своим долгом заступиться за него:

— Я предположил, что в гарнитуре барона могут быть спрятаны секретные бумаги…

Критский бросил на меня быстрый взгляд.

— На чем же основано ваше смелое предположение? Основания у вас хоть какие-то для этого имеются, господин конспиролог?

Тут я вспомнил, откуда появилась вдруг эта неожиданная мысль — про бумаги Геккерна. Я читал где-то, что, уезжая из Петербурга в апреле 1837 года, после дуэли Дантеса с Пушкиным, не принятый Императором для последней аудиенции, Геккерн объявил в газетах о продаже своей недвижимости. Вспомнил даже конкретную фразу из этих записок: «Сия неожиданная развязка (автор имел в виду его бесславное выдворение из Петербурга) убила в нем его обыкновенное нахальство, но не могла истребить все его подлые страсти, его барышничество». Автор подробно рассказывал, как его квартира на Невском проспекте, в доме, на месте которого теперь находится универмаг «Пассаж», превратилась в антикварный магазин, в котором барон сидел лично, продавая свои веши и записывая в книжечку выручку. Автор упомянул поразивший его эпизод. Барон сидел на стуле, на котором была выставлена цена, какой-то офицер, подойдя к нему, заплатил ему за стул, а после вырвал его из-под барона. Так его ненавидели за смерть поэта.

— В этом стуле и находились сокровища? — ехидно спросил меня Критский.

— Конечно, нет, — успокоил я его. — В своем «магазине» барон распродавал мелочь. Офицер этот купил единственный стул. А мы ведь имеем дело с целым, до сих пор сохранившимся гарнитуром. Кстати, мебельный мастер Гамбс начал работать в Петербурге как раз в 30-х годах девятнадцатого столетия, и его гарнитуры были криком последней мебельной моды и очень ценились знатоками. Этот модный гарнитур барон продал своим друзьям, высокопоставленным друзьям, их в Петербурге у него было достаточно. Так что барон вполне мог спрятать в гарнитур, который доверительно продал друзьям, свои секретные бумаги.

— Он мог оставить бумаги друзьям просто так,— возразил Критский, — зачем их для этого прятать в гарнитур?

Я улыбнулся:

— А вы хорошо знаете барона?

И Критский мне улыбнулся:

— Лично встречаться с ним мне не довелось. Я из пятого поколения Критских. Но мой прапрапрадед вполне возможно был знаком с бароном.

— Особенно если ваш прадед служил по Министерству иностранных дел у графа Карла Нессельроде…

— Возможно, мой дед там и служил, — согласился Критский, — вполне возможно.

— Канцлер России граф Карл Нессельроде был ближайшим другом барона Геккерна.

— Мне это известно.

— А известно ли вам, что граф Нессельроде написал своему резиденту в Париж о своем лучшем друге в конце 1840 года?

— Напомните, пожалуйста,— учтиво согласился Критский.

— Через три с лишним года после дуэли и отъезда Геккерна из Петербурга граф пишет о нем так: «Геккерн на все способен: это человек без чести и совести, он вообще не имеет права на уважение и не терпим в нашем обществе!» С чего бы это так о лучшем друге-то? А?

Критский развел руками:

— Ну, поругались старые друзья… Ну, бывает…

Я напомнил ему:

— Письмо-то деловое! Граф пишет его своему резиденту в Париже, где в то время Геккерн развернул кипучую деятельность…

Критский недовольно сморщился:

— Прошу меня простить. Я искусствовед. Конспирология меня не интересует. К чему вы все это?

И Константин смотрел на меня удивленно.

— Куда-то ты, Славик, от стульев уплыл.

Я с тоской поглядел на бар и объяснил им попроще:

— Я только хотел сказать, что даже лучшие друзья барона не знали, кто он действительно такой и чем он на самом деле занимается…

— Вы знаете,— сказал Критский сухо,— нас это тоже мало интересует. Мы хотим всего лишь получить незаконно перекупленный у нас гарнитур.

Я рассердился:

— Вы его никогда не получите, если не поймете, почему его от вас увели! Я вам доказываю, что его увели, потому что в нем находятся секретные бумаги! Не мог их оставить барон просто так. Он их спрятал, потому что даже его самые близкие друзья не знали его секретов! Бумаги барон спрятал в стулья, чтобы когда-нибудь потом за ними вернуться. Но после дуэли его приемного сына Дантеса с Пушкиным путь в Россию для обоих баронов был заказан! И бумаги эти остались в гарнитуре до сих пор!

Критский шумно вздохнул:

— Допустим, вы правы… Но кому нужны бумаги сташестидесятилетней давности? Ко-му?

Я ответил напрямик:

— Если из-за них человека на струну подвесили, значит, кому-то очень нужны.

Константин вопросительно уставился на своего ментора. Критский еще раз вздохнул и сложил руки на широкой груди.

— Константин Николаевич, ваш конспиролог мне понравился. Юноша пылкий, с фантазией…

Сверкнула фикса, генеральный директор глядел на меня одобряюще.

— Только пока не могу различить я умом своим бедным,— торжественным гекзаметром закончил Критский, — где перетек смелой мысли полет в бурный коньячный туман…

— А что? — обиделся за меня Константин. — По-моему, Славик реально мыслит. Если бы дело только в деньгах было, Адик сам мне покупателя сдал! Легко!

— Да-да-да, — закивал благородной головой Критский.— Хотя я всю жизнь занимаюсь искусством, я человек практический, — он добродушно улыбнулся мне, — Ярослав Андреевич, хотите я разобью всю вашу конспирологию одним-единственным фактом. Хотите?

— Сделайте одолжение, — тут же согласился я.

Глядя в потолок, Критский начал:

— Я, конечно, не был лично знаком с бароном Гек— кернбм. Но мне доподлинно известно, что барон занимал в Петербурге должность нидерландского посла. И он сам, и вся его корреспонденция были неприкосновенны! Я вам больше скажу, юноша, старый греховодник использовал эту свою неприкосновенность в своих собственных, далеко не благих целях. Например, будучи всю свою жизнь заядлым антикваром, старик Геккерн, как вы правильно заметили, был довольно прижимистый человек…

— Барышник! — напомнил я ему.