«Прежнее трудолюбие сменилось склонностью к бродяжничеству», — отмечал доктор Харлоу, наблюдавший за столь необычным пациентом. То же самое сообщили ему и родственники Гейджа, встретившиеся с ним незадолго до его смерти. Сестра написала доктору, что то был вовсе не тот Финеас, которого они знали когда‑то.

То было время, когда неврологи стали понимать, что различные отделы головного мозга ведают разными психическими функциями. Как раз в 1861 году, когда умер Гейдж, французский хирург Поль Брока открыл центр речи, названный впоследствии «зоной Брока». Потом был открыт второй центр речи — зона Вернике. Затем на коре мозга были обозначены зрительные, слуховые и двигательные зоны.

Узнав об открытии Брока, доктор Харлоу решил высказать свои предположения и написал две статьи, в которых на основе случая с Гейджем утверждал, что лобные доли могут быть ответственны за социальное поведение и соблюдение моральных норм. Ученый мир не согласился с ним. «Речь, слух, зрение — только не мораль, могут обосновываться в лобных долях», — таков был всеобщий приговор. «Эксцентричное поведение вашего пациента, — писал Джону Харлоу один из его оппонентов, — не выходит за рамки нормы. А следовательно, и обсуждать его нет смысла».

Харлоу не стал спорить, полагая, что его правота будет все же доказана потомками. Он оставил им для этого все необходимое. В 1866 году он написал родне Гейджа письмо, в котором просил произвести эксгумацию и прислать ему череп бывшего пациента вместе со злополучной трамбовкой.

«Череп будет выставлен на всеобщее обозрение, как медицинский рекорд, — писал он, — это прославит Финеаса Гейджа в веках». Родня согласилась, и череп с железной палкой стали собственностью анатомического музея Гарвардского университета. Они пролежали под стеклом 127 лет, пока в 1996 году ими снова не заинтересовались неврологи.

За прошедшее время выяснилось, что повреждение лобных долей действительно не связано ни с работой сердца, ни легких, ни с координацией движений, а также не затрагивают ни память, ни интеллект, если судить о нем по тестам, напоминающим викторины.

Однако в 30–х годах XX века португальский невролог и хирург Антонио Эгас Монис, впоследствии ставший нобелевским лауреатом, сделал открытие. У безнадежных психических больных он рассекал связи между лобными долями и эмоциональными центрами, находившимися в глубине мозга. И буйные монстры превращались в мирных овечек.

Хирург Адам в романе Роберта Пен Уоррена «Вся королевская рать» объясняет главному герою, от лица которого ведется повествование, что лоботомия сделает пациента другим человеком. «Сейчас он находится в ступоре и испытывает грызущую тоску, но после операции все решительно переменится. Напряженность уйдет, он станет веселым и дружелюбным. Его лоб разгладится. Он будет с удовольствием стоять у изгороди и делать соседям комплименты насчет их настурций. Он будет счастлив…»

Нейрохирурги творили чудеса, но сами были не в восторге от них. Время от времени такие операции заканчивались тем, что прооперированный субъект становился не только жизнерадостно–общительным, но и совершенно аморальным.

Дети, перенесшие травму лобных долей, теряют способность к обучению. Самая интенсивная умственная деятельность приходится у нас на детские годы, когда человек только и делает, что усваивает новую информацию. Снижение интеллекта обнаруживали у взрослых не сразу лишь потому, что очень немногие взрослые заняты напряженной умственной работой. Обычно их деятельность протекает в русле стереотипов, что не требует особых размышлений. Чем сильнее интеллект человека, тем страшнее для него лобная травма.

Так, к сожалению, на опыте на людях, пострадавших во время аварий, несчастных случаев, выяснилось, что с лобными долями связано главное человеческое свойство — способность рассуждать, предвидеть и принимать решения с учетом нравственных норм и соображений.

Но лобные доли велики. Не делятся ли они на части или зоны, подобно другим, височным и затылочным долям мозга? Это важно знать и тем, кто оперирует, и тем, кто лечит последствия черепно–мозговых травм.

Ответ получен недавно неврологом Антонио Донасио и его женой Ханной, специализирующейся в области компьютерных моделей. Оба они работают в университете штата Айова. По просьбе Ханны с черепа Гейджа было сделано множество снимков, как снаружи, так и изнутри, в разных ракурсах. На основе этой информации Ханна Домасио вместе со своими коллегами создала компьютерную модель. В ЭВМ как бы появился кибернетический двойник Гейджа. Чтобы сходство было возможно более полным, Антонио Донасио добавил к его облику типичные черты, используя свою коллекцию медицинских историй, где значились данные о наиболее распространенных травмах лобных долей и изменениях в связи с этим поведения пациентов.

Оставалось по тем же фотографиям восстановить точную траекторию полета трамбовки, чтобы с большей точностью определить, какие именно части лобных долей она задела. Точно известно, что при данной травме центры речи и координации движений остались нетронутыми. Наконец, из пяти возможных траекторий была выбрана наиболее подходящая.

В конце концов, после полутора лет исследований неврологи пришли к выводу, что лобные доли делятся на 2 функциональные и 3 пространственные части. Ближе к темени, по центру, находится зона, ведающая социальным поведением человека. Под нею располагаются глубинные эмоциональные центры. А по краям, симметрично с обеих сторон, располагаются зоны, ведающие абстрактным мышлением, теоретическими вычислениями и т. д. С эмоциями эти зоны связаны куда слабее.

«Таким образом у Гейджа скорее всего была повреждена центральная часть лобных долей, ведающая социальным и эмоциональным поведением», — пришел к выводу доктор Донасио.

Заодно он рассудил, что у гангстера Маккалузо скорее всего были повреждены боковые доли, ведавшие предвидением, абстрактными и конкретными вычислениями. Оттого‑то он и стал беспечен, словно бабочка.

Тут есть, конечно, чему удивиться: никто как‑то не привык считать себя кристаллом. Ведь кристалл — это нечто твердое, застывшее. Но вот ученые города Иванова рассуждают совсем по–другому.

Наш разговор с кандидатом медицинских наук, научным сотрудником и преподавателем медицинского факультета Ивановского государственного университета Надеждой Усольцевой начался довольно необычно. Моя собеседница сняла с полки томик Эдгара По и процитировала несколько строк одного из романов известного американского писателя–фантаста. Они оказались настолько неожиданными, что их, наверное, стоит привести и здесь.

Во время своих странствий вблизи Антарктиды литературные герои наткнулись на ручей с необыкновенной водой. «Она отнюдь не была бесцветна, — отмечает писатель, — но не имела и какого‑то определенного цвета; она переливалась в движении всеми возможными оттенками пурпура, как переливаются тона у шелка…»

Когда же путешественники набрали в посудину этой необыкновенной воды и дали ей отстояться, то заметили, «что вся она расслаивается на множество отчетливо различимых струящихся прожилок, причем у каждой был свой определенный оттенок, что они не смешивались и что сила сцепления частиц в той или иной прожилке несравненно больше, чем между отдельными прожилками. Мы провели ножом поперек струй; и они немедленно сомкнулись, как это бывает с обыкновенной водой, а когда вытащили лезвие, никаких следов не осталось. Если же аккуратно провести ножом между прожилками, то они отделялись друг от друга, и лишь спустя некоторое время сила сцепления сливала их вместе…»

«Каким образом Эдгару По удалось удивительно точно описать некоторые свойства жидких кристаллов, более чем за полвека до их открытия, трудно судить, — сказала Усольцева. — Видимо, этот факт следует отнести к той же области литературного предвидения, свойственного большому таланту, как и упоминание Джонотаном Свифтом спутников Марса за 150 лет до того, как их впервые заметили астрономы. Но факт, как говорится, налицо: эта замечательная вода перед вами», — и она указала на одну из пробирок, стоявших на лабораторном столе.