— Не надо так мучить бедный руль, — произнесла Анджела, — это всего лишь дерево! — Она продолжала говорить, как будто сама с собой: — Что бы я делала, если бы эта зверюга убила Тони? Он мой настоящий друг, он со мной на всех прогулках, и я не знаю, что бы я делала без Тони, он такой преданный и такой милый малыш, а с недавних пор я снова начала гулять с собакой — грустно это, ходить одной, но я всегда любила ходить пешком…

Стивен хотелось сказать: «Ведь и я люблю ходить пешком; позвольте мне погулять с вами когда-нибудь, так же, как Тони». Потом, вдруг набравшись храбрости, она обернулась и поглядела на эту женщину. Их глаза встретились и на мгновение соприкоснулись, что-то смутно тревожное шевельнулось в Стивен, и машина сделала опасное движение.

— Простите, — сказала она быстро, — я никудышный водитель.

Но Анджела не ответила.

Ральф Кросби стоял в открытых дверях, когда машина повернулась и въехала на стоянку. Стивен заметила, что он одет в серый твидовый костюм без единого пятнышка, которому следовало бы выглядеть поношенным. Но все в этом человеке выглядело таким навязчиво новым, даже его волосы казались новенькими — эти тонкие каштановые волосы сияли, как будто отполированные. «Как будто он специально подбирал их к ботинкам», — подумала Стивен, с интересом оглядывая его.

Он был одним из тех довольно неопределенных мужчин, не высоких и не низких, не толстых и не тощих, не старых и не молодых, не красивых и не явно безобразных. Как сказала бы его жена, если бы кто-нибудь ее спрашивал, он был «человек простой», что полностью описывало его, потому что единственными отличительными чертами в нем была эта самая новизна и капризное выражение губ — его губы были очень капризными.

Когда он заговорил, его пронзительный голос звучал нетерпеливо:

 — Где ты была? Уже больше двух часов дня. Я жду с часу пополудни, обед уже пропал; Анджела, тебе надо постараться быть пунктуальной! — существования Стивен он явно не замечал, потому что продолжал свои придирки, как будто никого рядом не было. — Похоже, этот твой проклятый пес опять ввязался в драку, давно пора мне задать ему трепку; и что, Бога ради, с твоей рукой? Ты же не собираешься говорить, что тебя укусили? В самом деле, Анджела, это уже чересчур! — он говорил так, будто Анджела нанесла ему личную обиду.

— Что ж, — произнесла Анджела, показывая перевязанную руку, — я и вправду не собираюсь говорить, что поцарапалась при маникюре, Ральф. — В ее голосе был явный, хотя и мягкий, вызов, и Ральф поморщился от раздражения. Потом она внезапно вспомнила о Стивен: — Мисс Гордон, разрешите представить вам моего мужа.

Он кивнул ей и попытался собраться:

— Спасибо, что подвезли мою жену домой, мисс Гордон, это было очень любезно с вашей стороны.

Но он не казался дружелюбным, он все еще сердито смотрел на укушенную руку Анджелы, и его тон показался Стивен явно неприветливым.

Она выбралась из машины и завела мотор.

— До свидания, — улыбнулась Анджела, протягивая руку — левую руку, которую Стивен сжала слишком крепко. — До свидания — может быть, когда-нибудь вы придете на чай. У нас есть телефон, Аптон, 25, позвоните и давайте посоветуемся об этом в ближайшее время.

— Спасибо большое, я позвоню, — сказала Стивен.

 — Что, машина сломалась? — весело спросила Паддл, когда в три часа дня Стивен понуро вошла в классную комнату.

— Нет, но пес миссис Кросби попал в драку. Ее укусили, и я отвезла ее назад в Грэндж.

Паддл навострила уши:

— И какая она? Я слышала сплетни…

— Она совсем не похожа на эти сплетни, — отрезала Стивен.

Последовала долгая пауза, во время которой Паддл размышляла, но размышления не всегда приносят мудрые выводы, и Паддл совершила серьезный промах:

— Наверное, она несносна, правда, Стивен? Говорят, он откопал ее где-то в Нью-Йорке; миссис Энтрим говорит, она была актриской из мюзик-холла. Наверное, ты была обязана ее подвезти, но будь осторожнее; по-моему, она окажется ужасно навязчивой.

Стивен вспыхнула, как школьница:

 — Я не собираюсь обсуждать ее, если таково ваше мнение; миссис Кросби — леди в такой же степени, как вы и как любая леди в округе, вот и все. Мне до смерти надоели ваши дурацкие сплетни, — и, резко развернувшись, она вышла из комнаты.

 — Господи! — прошептала Паддл и нахмурилась.

 Тем же вечером Стивен позвонила в Грэндж.

 — Аптон, 25? Это мисс Гордон говорит — нет, нет, мисс Гордон, я говорю из Мортона. Как себя чувствует миссис Кросби, и как там собака? Надеюсь, рука у миссис Кросби не очень болит? Да, конечно, я подожду, пока вы спросите, — она чувствовала смущение, но непривычную храбрость.

Наконец дворецкий вернулся и торжественно сказал, что миссис Кросби только что осматривал врач, и сейчас она в постели из-за больной руки, но Тони чувствует себя лучше и передает ей привет. Он добавил:

— Мадам спрашивает, не могли бы вы прийти на чай в воскресенье? Она будет очень рада.

И Стивен ответила:

— Передайте, пожалуйста, миссис Кросби мою благодарность, и скажите, что я, конечно же, приду в воскресенье. — Потом она повторила сообщение медленно, с паузами: — Передайте… пожалуйста… миссис Кросби… мою благодарность… и я, конечно же… приду в воскресенье. Вы поняли? Все ясно? Скажите, что я приду на чай в воскресенье.

До воскресенья оставалось всего пять дней, но Стивен эти пять дней показались долгими годами. Теперь каждый вечер она звонила в Грэндж, чтобы справиться о руке Анджелы и о Тони, так что она хорошо стала узнавать дворецкого, его голос, привычку покашливать, его манеру вешать трубку.

Она не останавливалась, чтобы разобраться в своих чувствах, она только знала, что ее охватывает ликование — беспричинное ликование, очень живое и целеустремленное, и она проходила целые мили одна среди холмов, не в силах ни минуты побыть по-настоящему спокойной. В ней обнаружилась острая наблюдательность, которая открывала перед ней всяческие чудеса; сеть прожилок на листьях, и нежные сердцевинки цветов дикого шиповника, неуверенный, мерцающий полет жаворонков, когда они, хлопая крыльями, вырывались у нее из-под ног и пели. Но прежде всего, она вновь открывала кукушку — был июнь, и она пела чуть-чуть по-другому, — и Стивен стояла, затаив дыхание, слушая ее пение над холмами, а по вечерам слушала песни дроздов.

Ее скитания иногда заводили ее в те места, где они с Мартином бывали вместе, и лишь теперь она могла думать о нем с теплотой, с терпимостью, даже с нежностью. Каким-то странным образом она теперь понимала его как никогда и потому прощала его. Это была какая-то пугающая ошибка, его ошибка, но она понимала, что он должен был чувствовать; и она иногда думала о Мартине со страхом — что, если она когда-нибудь совершит подобную ошибку? Но страх отступал на второй план перед ее ощущением счастья, перед этим чудесным восторгом. Сама земля, по которой она ступала, казалась охваченной этим восторгом, и зелень, прорастающая из земли, и птицы, и пение кукушки над холмами — и песни дроздов по вечерам.

Она стала больше заботиться о своей внешности; пять дней подряд по утрам она изучала свое лицо в зеркале, когда одевалась — в конце концов, она выглядела не так уж плохо. Волосы немного портили ее, они были слишком пышными и длинными, но она с удовольствием отмечала, что, по крайней мере, они были волнистыми, и теперь она вдруг начинала восхищаться цветом своих волос. Открывая шкаф за шкафом, она перебирала свою одежду. Одежда была старой и по большей части поношенной. Она в тот же день отправилась в Мэлверн и заказала у своего портного новый костюм из фланели. Ему следовало быть серым, с маленькой белой нашивкой для брошки, и на жакете, как решила она, должен был быть нагрудный карман. С ним следовало носить черный галстук — нет, лучше серый, чтобы он шел к новому костюму с маленькой белой нашивкой для брошки. Она заказала не один новый костюм, а целых три, и еще — пару коричневых ботинок; да, она провела большую часть дня, заказывая вещи для украшения собственной персоны. Она удивлялась, насколько поглощена мелкими деталями, обсуждая со своим портным пуговицы, а с сапожником — толщину подошвы и количество дырочек на ботинках; обсуждая, подходит ли галстук к костюму, с молодым человеком, который продавал носовые платки и галстуки — даже такие мелочи приобрели огромную важность; действительно, она много говорила о них.