Тогда Анджела сказала:

— Прошло всего три недели с тех пор, как мы встретились — и как быстро мы подружились! Наверное, это было так задумано; я верю в предначертание, подобно мусульманам. Ты была так ужасно напугана в тот первый день, в Грэндже; чего ты так боялась?

Стивен медленно ответила:

— Я и сейчас боюсь… Я боюсь тебя.

— Но ты ведь сильнее, чем я…

— Да, поэтому я и боюсь, ты заставляешь меня чувствовать себя сильной — ты этого хочешь?

— Ну… возможно… ты такая необычная, Стивен.

— Правда?

— Конечно, разве ты не знаешь? Да ты совсем не похожа на других людей.

Стивен вздрогнула.

— И это тебе не нравится? — голос ее дрогнул.

— Я знаю, что ты — это ты, — с улыбкой передразнила ее Анджела, но протянула руку и взяла руку Стивен.

Что-то в этой странной, полнокровной, сильной руке глубоко тронуло ее, и она сжала пальцы.

— Господи, кто ты такая? — прошептала она.

— Я не знаю. Только подержи мою руку вот так — держи крепче… Мне нравится чувствовать твои пальцы.

— Стивен, это нелепо!

— Просто подержи меня за руку, мне нравится чувствовать твои пальцы.

— Стивен, мне больно, ты сомнешь мои кольца!

Теперь они были под деревьями у озера, их ноги мягко ступали по блестящему ковру листьев. Руку об руку они вступили в это царство глубокой тишины, и только их дыхание на мгновение тревожило ее, а потом она вновь смыкалась вокруг них.

— Посмотри, — сказала Стивен, показывая на лебедя по имени Питер, плывущего рядом с собственным белым отражением. — Смотри, — сказала она, — это и есть Мортон, воплощенная красота и покой, он плывет в спокойных, глубоких водах, как этот лебедь. И вся эта красота и покой — для тебя, потому что отныне ты — часть Мортона.

Анджела сказала:

— Я никогда не знала покоя, это не для меня. И я не думаю, что найду его здесь, Стивен.

С этими словами она выпустила руку девушки, слегка отстранившись от нее.

Но Стивен продолжала мягко говорить; она говорила, как во сне:

— Он такой милый, наш милый Мортон. Зимой эти озера замерзают, и лед на закате будет похож на слитки золота, когда мы с тобой будем стоять здесь зимними вечерами. А когда мы пойдем обратно, то услышим запах поленьев в камине, еще до того, как увидим их, и мы полюбим этот добрый запах, ведь это запах дома, и наш дом — Мортон, и мы счастливы, счастливы — мы наполнены довольством и покоем, нас заполняет покой этих мест…

— Стивен, не надо!

— Нас обеих заполняет старинный покой Мортона, потому что мы так глубоко любим друг друга — и потому, что мы совершенны, мы — совершенство, ты и я, не два отдельных человека, а одно целое. И наша любовь зажгла огромный маяк, несущий покой, чтобы нам никогда больше не бояться темноты — мы можем согреваться нашей любовью, мы можем лечь рядом, и мои руки обнимут тебя…

Она резко замолчала, и они глядели друг на друга.

— Ты понимаешь, что говоришь? — прошептала Анджела.

И Стивен ответила:

— Я знаю, что люблю тебя, а больше ничто в мире не имеет значения.

И, возможно, из-за этого колдовского вечера, наполненного духом странного, неземного приключения, влечения к необычайной, невыносимой сладости, Анджела придвинулась на шаг ближе к Стивен, потом еще на шаг, пока их руки снова не соприкоснулись. И все, что она представляла собой, все, чем она была и чем могла бы стать уже завтра, в это мгновение было охвачено одним страстным порывом, настоятельным желанием, и этим желанием была Стивен. Желание Стивен теперь было ее желанием, его сила была простой, слепой, она не понимала, как можно стремиться к покою.

Тогда Стивен заключила Анджелу в объятия и поцеловала ее в губы, так, как целуют влюбленные.

За все долгие годы жизни, что последовали потом, принося с собой мечты и разочарования, радости и горести, победы и крушения, Стивен не могла забыть это лето, когда она была влюблена, так просто и так естественно, как диктовала ей природа.

Для нее не было ничего странного или нечестивого в той любви, которую она испытывала к Анджеле Кросби. Ей казалось это неизбежным, такой же частью ее существа, как дыхание; и все же эта любовь превосходила ее «я», и она поднимала глаза ввысь и вперед, к своей любви — ибо глаза молодых устремляются к звездам, а души молодых редко прикованы к земле.

Она любила глубоко, куда более глубоко, чем многие из тех, кто может без стеснения назвать себя влюбленными. Ведь это слишком тяжелая и печальная правда для того, чтобы ее рассказывать: те, кем природа пожертвовала ради своих целей — таинственных целей, что часто бывают сокровенными — иногда наделены огромной жаждой любить, как и безграничной способностью страдать, которой приходится идти рука об руку с их любовью.

Но на первых порах глаза Стивен были прикованы к звездам, и она видела только сияние их ореола. Ее физическая страсть к Анджеле Кросби пробудила странный отзыв в ее душе, и рядом с каждым жарким порывом, охватывавшим ее иногда, когда она сама о том не знала, шел порыв, не исходящий от тела; нечто прекрасное, бескорыстное, полное великой красоты и смелости — она с радостью отдала бы свое тело на муки, сложила бы голову, если нужно, ради этой женщины, которую она любила. И так ослеплена она была этими сияющими мечтами, которые звезды льют в глаза молодых влюбленных, что видела совершенство там, где его не было; видела выносливое терпение, что было лишь ее фантазией, и делала заключения о преданности, которая оставалась далеко за пределами всей натуры Анджелы.

Все, что отдавала ей Анджела, казалось даром любви; все, что она оставляла себе, казалось, она оставляла себе из чести: «Если бы только я была свободна, — всегда говорила она, — но я не могу обманывать Ральфа, ты же знаешь, Стивен, что не могу — он болен». Тогда Стивен чувствовала смущение и стыд перед лицом такого сострадания и честности.

Она готова была пресмыкаться в прахе, чувствуя себя недостойной: «Я дурная, прости меня; я неправа, совсем неправа — иногда я схожу с ума в последнее время — да, конечно, есть же Ральф».

Но мысль о Ральфе была невыносима, и она тянулась за рукой Анджелы. А потом чаще всего они приближались друг к другу и начинали целоваться, и Стивен терзали эти поцелуи, мучительные и такие бесплодные.

— Господи! — шептала она иногда. — Я хочу убраться отсюда.

На что Анджела отвечала слезами:

— Не оставляй меня, Стивен! Я так одинока… почему ты не можешь понять, что я всего лишь пытаюсь вести себя прилично с Ральфом?

И Стивен оставалась на час, на два часа, да и следующий день мог застать ее в Грэндже, ведь Анджела чувствовала себя такой одинокой.

А Анджела никак не могла просто отпустить девушку. Она сама иногда удивлялась — ведь она не была влюблена в Стивен и была достаточно уверена в этом, но самая странность этого притягивала ее. Стивен становилась для нее чем-то вроде сильного наркотика, лекарства от скуки. И потом, Анджела знала свою способность подчинять себе других; она умела играть с огнем и не обжигаться. Ей достаточно было поплакать подольше, чтобы Стивен прониклась жалостью и стала нежной с ней.

— Стивен, не делай мне больно — я всегда боюсь, когда ты такая… ты просто пугаешь меня, Стивен. Разве моя вина, что я вышла за Ральфа до того, как встретила тебя? Будь доброй ко мне, Стивен! — а затем следовали слезы, и Стивен приходилось обнимать ее, очень нежно, укачивая в своих руках, как ребенка.

Они пристрастились ездить на автомобиле к холмам и брать с собой Тони; он любил охотиться на кроликов — и пока он скакал там, не обнаруживая ничего живого, кроме травы, они сидели совсем рядом и наблюдали за ним. Стивен знала много мест, где могли вот так, не стесняясь, сидеть влюбленные среди этих милосердных холмов. Иногда она теряла дар речи, когда они сидели там, и если Анджела легко целовала ее в щеку, она не отвечала, даже не оглядывалась, только продолжала смотреть на Тони. Но в другие моменты она чувствовала странное воодушевление, и, обращаясь к женщине, склонившей голову на ее плечо, однажды она вдруг сказала: