«Понимаешь, — говорила она ему, — очень важно развивать мозги так же, как мускулы; теперь я занимаюсь и тем, и другим; постой ты смирно, Рафтери! Забудь об этой старой корзинке, хватит смотреть по сторонам — мозги необходимо развивать, потому что это дает преимущества в жизни, и тогда, Рафтери, легче делать в этом мире то, что тебе хочется, побеждать обстоятельства». И Рафтери, который не думал ни о какой корзинке, а двигал глазами потому, что пытался ответить, хотел сказать ей что-нибудь, но это было слишком велико для его языка, в лучшем случае состоявшего из звуков и движений; ему хотелось высказать свое чувство, что Стивен не во всем права. Но как он мог заставить ее понять вековую мудрость всех бессловесных созданий, мудрость растений и первозданных лесов, мудрость, исходящую от времен юности мира?

В семнадцать лет Стивен уже переросла Анну, а та считалась довольно высокой для женщины, но Стивен была почти такой же высокой, как отец — и это не красило ее в глазах соседей.

Полковник Энтрим, покачав головой, замечал:

– Я-то люблю пухленьких и маленьких, такие — они заманчивей.

Тогда его жена, которая определенно была пухленькой и маленькой, такой пухленькой, что едва могла дышать в своем корсете, говорила:

— Но ведь Стивен очень необычна, почти… ну да, почти неестественна, совсем немножко — такая жалость, бедное дитя, это ужасный недостаток; молодым людям такие не нравятся, разве не так?

Но, несмотря на все это, у Стивен была красивая фигура — стройная, с широкими плечами и узкими боками; и ее движения были целеустремленными, она обладала прекрасным чувством равновесия и двигалась с легкой уверенностью спортсменки. Ее руки, хоть и крупные для женщины, были тонкими и ухоженными; она гордилась своими руками. С детства она мало изменилась в лице, и на этом лице все еще было открытое, терпимое выражение, как у сэра Филипа. То, что изменилось, лишь усиливало исключительное сходство между отцом и дочерью, потому что теперь, когда детская пухлость постепенно спадала, ее лицо стало более худым, и очертания решительного подбородка принадлежали сэру Филипу. Ему также принадлежала и маленькая ямочка на подбородке, и красивые чувственные губы. Красивое лицо, очень приятное, но что-то в нем было такое, к чему не подходили шляпки, на которых настаивала Анна — большие шляпки, увитые бантами, розами или маргаритками, которые должны были смягчать черты лица.

Глядя на собственное отражение в зеркале, Стивен чувствовала некоторую неловкость: «Странно я выгляжу или нет? — спрашивала она себя. — А если я уложу волосы, как мама?» И она распускала свои великолепные пышные волосы, разделяла их прямым пробором или откидывала назад.

Результат всегда был далек от совершенства, так что Стивен снова поспешно заплетала косу. Теперь она очень туго затягивала косу на затылке черным бантом. Анна терпеть не могла эту прическу и все время об этом говорила, но Стивен была упрямой:

— Я попробовала причесаться как ты, мама, и выглядела как пугало; ты, моя милая, прекрасна, а твоя юная дочь — нет, что довольно жестоко с твоей стороны.

— Она совсем не старается улучшать свою внешность, — серьезно упрекала ее Анна.

В эти дни между ними шла постоянная война по поводу одежды; довольно благопристойная война, ведь Стивен училась управлять своим горячим нравом, а Анна редко не бывала нежной. Однако это была открытая война, неизбежное столкновение двух противоположностей, которые стремились выразить себя своей внешностью, поскольку одежда, в конечном счете, это форма самовыражения. Победа переходила с одной стороны на другую; иногда Стивен появлялась в толстом шерстяном свитере или в костюме из грубого твида, тайком заказанного у хорошего портного в Мэлверне. Иногда побеждала Анна, съездив в Лондон за очень дорогими платьями из мягкой материи, которые ее дочери приходилось надевать, чтобы доставить ей удовольствие, ведь она приезжала домой довольно усталой после таких путешествий. Как правило, тогда Анна одерживала верх, потому что Стивен внезапно отказывалась от соревнования, готовая подчиниться, чтобы не вызвать разочарования Анны, всегда более эффективного, чем простое неодобрение. «Ну, давай сюда!» — довольно грубо говорила она, выхватив платье из рук матери. Затем она в спешке надевала его сикось-накось, так что Анна, вздыхая не без отчаяния, приглаживала, поправляла, застегивала и расстегивала, пытаясь примирить платье и модель, чьи враждебные чувства были явно взаимными.

Настал день, когда Стивен вдруг заговорила откровенно:

— Это все мое лицо, — заявила она, — с моим лицом что-то не так.

— Какой вздор! — воскликнула Анна, и ее щеки слегка вспыхнули, как будто слова девушки были оскорблением, потом быстро отвернулась, чтобы скрыть свое выражение лица.

Но Стивен увидела это мимолетное выражение и застыла на месте, когда мать покинула ее, лицо ее стало суровым и мрачным от гнева, из-за ощущения какой-то непонятной несправедливости. Она выпуталась из платья и отшвырнула его прочь, страстно желая разорвать его, навредить ему, желая навредить и себе при этом, но все равно переполненная этим чувством несправедливости. Но это настроение резко сменилось на жалость к себе; она хотела сесть и заплакать над Стивен; охваченная внезапным порывом, она хотела молиться за Стивен, как будто та была кем-то другим, но таким ужасно близким и попавшим в беду. Вернувшись к платью, она медленно разгладила его; казалось, оно приобрело огромное значение; такое же значение, как молитва, бедное скомканное платье, измятое и печальное. Но Стивен в эти дни уже не отдавалась молитвам, Бог стал для нее таким нереальным, в Него так трудно было поверить после курса сравнительного религиоведения; затерявшись в своих штудиях, она оставила Его в стороне. А сейчас ей так хотелось бы молиться, и она не знала, как выразить свою дилемму: «Я ужасно несчастна, дорогой маловероятный Бог» — такое начало не слишком обнадеживало. И все же сейчас ей нужен был Бог, осязаемый Бог, добрый, как отец; Бог с развевающейся белой бородой и высоким лбом, благосклонный родитель, который склонится с неба и повернет голову, чтобы лучше расслышать, сидя на облаках, которые держат херувимы и ангелы. Ей нужен был мудрый, старый, семейный Бог, окруженный бесчисленными небесными родственниками. Несмотря на свои невзгоды, она тихо рассмеялась, и смех ее пришелся кстати, потому что уничтожил в ней жалость к себе; и этот смех не мог бы оскорбить ту Почтенную Персону, чей образ держится в сердцах маленьких детей.

Она облачилась в новое платье с бесконечной осторожностью, подтягивая банты и расправляя оборки. Ее крупные руки были неловкими, но теперь они действовали по доброй воле, раскаявшиеся руки, полные глубокого смирения. Они запутывались и останавливались, затем продолжали возиться с бесконечными маленькими застежками, так хитро спрятанными. Раз или два она вздохнула, но не без смирения, так что, возможно, в каком-то смысле Стивен и помолилась.

Анна постоянно беспокоилась за свою дочь; с одной стороны, Стивен в обществе была сущим бедствием, но ведь в семнадцать лет многих девушек уже представляют в свете; и все же сама мысль об этом устрашала Стивен, и эту мысль пришлось забросить. На вечеринках в саду она всегда терпела неудачи, казалась неловкой и неуклюжей. Она пожимала руки слишком сильно, так, что кольца впивались в пальцы, просто потому, что слишком нервничала. Она или совсем не разговаривала, или говорила так запросто, что Анна едва могла уследить за собственной беседой, вся превращаясь в слух — это было ужасно тяжело для Анны. Но если Анне было тяжело, то Стивен еще тяжелее, и она чувствовала напряженную тревогу перед этими пиршественными собраниями; страх перед ними терял для нее всякую меру, становился чем-то вроде бессознательной навязчивой идеи. Любые признаки уверенности, казалось, покидали ее, и Паддл, если ей случалось там бывать, мрачно сравнивала эту Стивен с грациозной, легконогой, ловкой молодой спортсменкой, с умной и в чем-то категоричной ученицей, которая быстро перерастала уже ее собственные учительские таланты. Да, Паддл сидела и мрачно сравнивала, и чувствовала при этом немалую неловкость. Угнетенное настроение ученицы добиралось до нее, почти передавалось ей, и подчас ей хотелось как следует встряхнуть Стивен за плечи.