Тем вечером она показала свои модные галстуки Паддл, которая отреагировала совсем неудовлетворительно — она хмыкнула.

Казалось, что теперь кто-то всегда был рядом со Стивен, кто-то, для кого нужны были все эти вещи — три новых костюма, коричневые ботинки, шесть тщательно отобранных дорогих галстуков. Долгие прогулки по холмам тоже имели отношение к этому существу, и сердцевинки в цветах дикого шиповника, и тонкая сеть прожилок на листьях, и странная перемена в песне кукушки, которая происходит в июне. Ночь, с ее крупными летними звездами и ее тишиной, была беременна новой, таинственной целью, и, отдаваясь на милость этой извечной цели, Стивен чувствовала, как дрожь удовольствия пробирается через ночь, охватывает ее тело. Она вставала и стояла у раскрытого окна, все время думая об Анджеле Кросби.

Пришло воскресенье, и утром она побывала в церкви; затем — два нескончаемых часа после обеда, когда Стивен три раза меняла галстук, и приглаживала свои пышные каштановые волосы водой, и изучала свои ботинки, разглядывая на них воображаемую пыль, и наконец как следует почистила ногти пилочкой, резко выхваченной у Паддл.

Когда минута отъезда наконец пришла, она довольно робко спросила Анну:

— А ты не собираешься навестить Кросби, мама?

Анна покачала головой:

— Нет, я не могу это сделать, Стивен — я никуда не выхожу теперь, ты же знаешь, дорогая.

Но ее голос был довольно мягким, и Стивен быстро добавила:

— Тогда могу я пригласить миссис Кросби в Мортон?

Анна замешкалась на мгновение, потом кивнула:

— Наверное, да — если ты действительно этого хочешь.

Доехать было делом двадцати минут, ведь Стивен так волновалась, что так и летела по дороге. Совсем недавно ее распирало от восторга и самодовольства, а сейчас она почти дрожала — несмотря на ее аккуратный новый галстук, она дрожала от одной мысли об Анджеле Кросби. Приехав в Грэндж, она почувствовала себя слишком крупной; ее руки казались ей огромными и нелепыми, и она думала, что дворецкий их разглядывает.

— Мисс Гордон? — осведомился он.

— Да, — пробормотала она. — Мисс Гордон.

Тогда он закашлялся, как обычно у телефона, и внезапно Стивен почувствовала себя глупой.

Ее провели в узкий коридор, отделанный панелями из дуба, где длинные открытые окна выходили на грядки с травами. Яблоневые поленья горели в камине, несмотря на то, что погода была теплой, потому что Анджелу вечно знобило — по ее словам, от английского климата. От поленьев шел довольно приятный острый запах — запах влажных поленьев и сухого пепла. В качестве приветствия Тони залаял так, что его швы чуть не разошлись, и Анджела, лежавшая на кушетке, волей-неволей встала, чтобы его успокоить. Удивительно нахальный снегирь в разукрашенной медной клетке насвистывал мелодию, расправив крылья. Мелодия была похожа на песенку «Пенни за нитки да пенс за иглу». Во всяком случае, это была дерзкая мелодия, и Стивен чувствовала, что ненавидит этого снегиря. Ушло целых пять минут, чтобы утихомирить Тони, и все это время Стивен простояла с виноватым видом, не сказав ни слова. Она не понимала, смеяться или плакать над этой нелепой разрядкой.

Затем Анджела решила дело смехом:

— Простите меня, мисс Гордон, он капризничает. Разумеется, у бедняжки была трудная ночь, и он терпеть не может, когда его зашивают, как набитую подушку.

Стивен подошла и предложила ему руку, а Тони лизнул ее, так что трудности закончились; но, вставая, Анджела порвала платье, и это, казалось, расстроило ее — она смахнула слезы.

— Могу я помочь? — спросила Стивен, надеясь, что она скажет «нет», что она и сделала, довольно твердо, бросив взгляд на Стивен.

Наконец Анджела снова устроилась на кушетке.

— Сядьте рядом со мной, — предложила она с улыбкой. Тогда Стивен села на краешек стула, как будто сидела в «ведьмином кресле» с шипами.

Она забыла спросить о здоровье Анджелы, хотя ее перевязанная рука лежала на подушке; она даже забыла поправить свой новый галстук, который от ее волнения слегка покосился. Тысячу раз за последние дни она тщательно повторяла сцену их свидания, придумывая долгие изощренные речи; выступая, как ей казалось, в весьма достойной роли; и вот она сидела на краешке стула, как будто в «ведьмином кресле».

Анджела заговорила своим нежным голосом южанки:

— Вот вы и нашли сюда дорогу, — сказала она. И, помедлив, добавила: — Я так рада, мисс Гордон, вы знаете, что ваш приезд доставил мне настоящее удовольствие?

Стивен сказала:

— Да… о, да, — и снова замолчала, изучая взглядом ковер.

— Я, может быть, уронила пепел с сигареты? — спросила хозяйка дома, слегка изогнув губы.

— Кажется, нет, — пробормотала Стивен, притворяясь, что разглядывает ковер, потом бросила беглый взгляд на дерзкого снегиря.

Тот сейчас настроился на сентиментальный лад; он насвистывал очень низко и с большим чувством: «О, Tannenbaum, О, Tannenbaum, wie grün sind Deine Natter[22]» — свистел он, довольно тяжеловесно перескакивая с одного насеста на другой, и его черный глаз, похожий на бусинку, все поглядывал на Стивен.

Тогда Анджела сказала:

 — Это так забавно, но, кажется, я знаю вас уже несколько лет. Мне не хочется вести себя так, как будто мы незнакомы — вам не кажется, что это американская черта? Может быть, я должна быть официальной, сдержанной, в британском духе? Я буду такой, если вы скажете, но я не чувствую в себе британского духа. — И в ее голосе, хотя он был довольно ровным и серьезным, таился смех.

Стивен подняла встревоженный взгляд на ее лицо:

— Я очень хочу быть вашим другом, если вы согласны, — сказала она и залилась глубоким румянцем.

Анджела протянула ей уцелевшую руку, и Стивен взяла ее, но с огромным трепетом. Она прикоснулась к ней на мгновение и сразу же отстранилась. Тогда Анджела взглянула на ее руку.

Стивен подумала: «Может быть, я сделала что-нибудь грубое и неуклюжее?» И ее сердце тяжело застучало. Она хотела снова взять ее руку и погладить, но, к несчастью, эта рука уже гладила Тони. Стивен вздохнула, и Анджела, услышав этот вздох, вопросительно подняла на нее глаза.

Вошел дворецкий и принес чай.

— Сахару? — спросила Анджела.

— Нет, спасибо, — сказала Стивен, потом вдруг передумала: — Три куска, пожалуйста, — она никогда не любила чай без сахара.

Чай был слишком горячим, она сильно обожгла язык. Она покраснела, и на глаза навернулись слезы. Чтобы скрыть свое замешательство, она сделала еще глоток, пока хозяйка дома тактично смотрела в окно. Но, когда она смгла обернуться назад, выражение лица Анджелы, хотя слегка удивленное, было не лишено нежности.

Теперь Анджела призвала на помощь всю свою тонкость и мастерство, чтобы заставить свою странную гостью разговориться, а ей было не занимать тонкости и мастерства, если в ее намерения входило их применить. Понемногу девушка начала расслабляться; это была нелегкая работа, но Анджела одержала верх, так что под конец Стивен заговорила о Мортоне и чуть-чуть рассказала о себе. И каким-то образом, хотя разговаривала Стивен, она обнаруживала, что многое узнает о хозяйке дома; например, то, что Анджела очень одинока и ужасно нуждается в ее дружбе. Большая часть невзгод Анджелы, очевидно, сосредоточивалась вокруг Ральфа, который не всегда бывал добрым и очень редко бывал приятным в общении. Вспомнив Ральфа, Стивен охотно в это поверила и сказала:

— Мне кажется, вашему мужу я не понравилась.

Анджела вздохнула:

— Очень вероятно. Ральфу никогда не нравятся люди, которые нравятся мне; по-моему, он из принципа возражает против моих друзей.

Потом Анджела более откровенно заговорила о Ральфе. Сейчас он пребывал у своей матери, но на следующей неделе собирался вернуться в Грэндж, и после этого определенно собирался быть неприятным:

— Когда он возвращается от своей матери, он всегда такой. Она настраивает его против меня — уж не знаю, почему, если, конечно, не потому, что я не англичанка. Может быть, я чужая в этих стенах, — и, когда Стивен стала возражать, она продолжала: — О да, конечно, меня довольно часто заставляют чувствовать себя чужой. Возьмите здешних жителей… вы думаете, я им нравлюсь?