В материнском доме он давно уже не ночевал. Мать все время пилит, напоминает его обещанья, плачет об отце, да молится. Разве что поесть туда ходил. Этот дом мог находиться в полном его распоряжении до самого лета. Часть стройматериалов он уже перебросил через забор — пригодится. Весной он намеревался начать свой евроремонт.

А пока, он даже истребовал у хозяев за топку. Мелочь. А все же деньги. На сигареты и какое-то питье хватает. Василию с Елизаветой не с руки ходить за линию каждый день топить. Он поставил себе кушетку под теплым боком печи, принес из дома маленький телевизор. Без него он не мог заснуть. У него было все, чтобы чувствовать себя счастливым, особенно вечером, когда закончив нетяжелые свои труды, он ставил на табурет пепельницу с сигаретами, закуривал, и всем своим гнилым, больным нутром, предощущая великое блаженство, одну-две-три минуты ждал его, как первого поцелуя любимой девчонки… Потом он стаскивал с измученной ноги протез и погладив ласково свою многострадальную культю, аккуратненько впрыскивал в нее из шприца свое зелье.

Свидетелей не было. Разве что Черная старуха.

Будто кто торкнул в грудь Халимона посреди ночи. Проснулся, словно от какой-то тревоги. Правда, накануне он слегка выпил в честь приезда сына Руслана из Калининграда. Теперь он обретался там, вместе с гастерами-узбеками таскал на этажи мешки с цементом на стройке. Уставал смертельно. А гастеры — жилистые, сухие посмеивались над ним. Русский, большой такой, а слабак.

В каком-то месте у Халимона заныло, а в каком определить он не мог. Поэтому решил выпить водички. Ржавой, местной водички, от которой у местных жителей ржавели и как семечки, летели зубы.

По темному небу блистали какие-то сполохи. Он приподнялся на своей кушетке у окна на кухне — Халимындра давно уже не пускала его в свою спальню… Как вдруг он понял: горел дом, соседский, в котором жили до осени недавние соседи Надя и Вовушка. Дом, проданный за материнский капитал дочери Василия и Елизаветы.

Он заорал дурниной, проснулся Руслан и Халимындра, и все они выскочили в одном исподнем. В соседнем дворе полыхало от души. Новые стекла евроокон трещали и плевались россыпью мелких колючих брызг. Шифер издавал устрашающий треск. Дым валил из-под крыши, воздух был наполнен удушающей вонью полимеров.

А на задах, с другой стороны в новую металлическую сетку забора, как рыба, запутавшаяся в неводе, билась полураздетая Ида.

— Лешка! Сы-ынок! Ле-ешка! Что же ты наделал?!

Пожарные приехали из Черняховска через сорок минут, но спасать было нечего и некого. Вынесли обугленный труп Лешки, спешно прикрыли тряпьем. Подъехала «скорая», забрала сердечницу Иду, но до города она не доехала.

Никакими силами Вика не могла заставить Сашку читать Гоголя.

— Не могу, не могу я этот бред читать! — орал он, кидая книжкой в стену.

— У тебя девятый класс, придурок! Не получишь сертификат — никакого колледжа! На стройке будешь мешки с цементом таскать, как эти все Русланы восьмого вида!

— Буду!

Она пыталась уговаривать его, вдохновлять, оскорблять, потом начала претворяться равнодушной к его будущей судьбе. Ни одной мотивации он не поддавался.

— Сядем, давай, позанимаемся!

Необходимо было пересказать ему хотя бы сюжет и главные идеи поэмы Гоголя. Она пересказывала, не забывая интересные подробности и детали, и он снова кричал:

— Бред это! Бред! И что, правда, что он был девственником?

— Да причем здесь это?! Пойми, «Мертвые души» — это литературный подвиг гения! Гоголь ставит своей задачей понять истинное предназначение России и дорогу к ее спасению. Это патриотический подвиг! Гоголь, как гениальный художник переставляет акцент с мертвых душ, которые покупает Чичиков, придумав эту авантюру, — на живых людей — Коробочку, например. Она — мертвая душа!

— А что Коробочка? Нормальная тетка.

— Нормальная?!

— Нормальная! А что она сделала не так? Помещица, как помещица. Прожила свою жизнь, как могла. Хорошо встретила Чичикова. Ну, а Чичиков чем вам не нравится? Нормальный бизнесмен. Ну, придумал он эту авантюру… Так ведь гениальная мысль!

То ли с ног на голову, то ли наоборот! И только вечером по самому культурному каналу страны, когда чиновники в сотый раз за год обсуждали проблему новых стандартов в обучении, один нормальный учитель сказал истину, которой отказывалась верить вся страна:

— Дети в школе не должны изучать Гоголя. Они не готовы воспринять реальность великого писателя, в силу своего низкого интеллектуально-духовного уровня. У них совершенно другое представление о мире, в котором они живут.

Нет им дела до Гоголя и Пушкина. Нет. Корабль современности, с которого уже сбросили основное большинство, потерял на этот раз своих кормчих.

Вечером, когда все дела были закончены, Наталья Анатольевна и Виктория Анатольевна пили чай с шарлоткой. Яблочки были последние из сохранившихся.

Тихонько потрескивала печечка, воздух постепенно и ласково нагревался. К краю печки жались рыжий Мулик и камышовый Барсик, которого Надя оставила Вике в наследство. Зеленоглазый Барсик на правах старшего степенного брата заботился о Мулике, облизывал его, мурчал ему что-то отцовское.

В прямоугольнике окна виделась пока неприглядная серая картина: серо-белые, облезшие за зиму дома, замшелые ветви яблонь, перелетающие с ветку на ветку птицы. Черные галки, живущие под стрехой Натальиного дома, суетливо сновали туда-сюда, подновляли гнездо. Красавец петух вывел кур погулять вдоль канавы. Их радостное оперенье выгодно отличалось от иссиня-черного с отливом утиного.

По железке за бабы Дусиным домом простучал поезд. Его удаляющийся гул позвал сердце в дорогу, пробудил в сердце воспоминания о так и не увиденных просторах российской земли, о новых людях и судьбоносных встречах. Сорока перелетела из соседнего сада и примостилась на толстой ветке Викиной сливы, как раз напротив окна.

— Сорока. — Заметила Наталья. — Новость принесла.

Дело шло к весне. Вот-вот по стволам деревьев побегут могучие соки, и серый мир со свинцовой крышей балтийского неба окрасится изумрудами нежности, зацветет сирень — лиловая, голубая, сиреневая, белая, грудь раскроется навстречу теплому ветру, часто задышит, с радостью, с благоговением, и каждая клеточка тела с благодарностью примет Божью благодать дождей и солнца.

Они вспоминали о том и сем, о смертях накануне весны. Эволюционная кривая рвется, и это тоже закон. Рана, боль, но они нужны человеку — ведь большинство больно сонной болезнью, наследственной болезнью. А таким нельзя давать спать, сном это не лечится. Лечится только встряской. Проснуться и идти. Вот что надо.

Они говорили о детях, нормальных и видовых, потом переключились на детей индиго, и со страстью обсуждали эту интересную тему. Вика утверждала, что дети индиго — есть ни что иное как сигнал о вырождении человеческой расы, в том качестве, в каком существовала она до сих пор. Видимо, человечество как биологический вид уже изжило себя, но и как любой биологический вид оно эволюционирует, выстраивает новые ветви своего развития.

Наталья вспомнила, что Циолковский писал о «лучистом человечестве», о том, что оно обретет новую форму существования. Эта мысль некогда поразила ее.

— А я тебе про что! Дети теряют эмоциональность, становятся замкнуты, необщительны. Им удобнее жить в своем мире фэнтази и компьютерных игр.

— Да, да… Отстраненность от проблем жизни и самого мира, холодность… Мы называем это эгоизмом. А может это и не эгоизм вовсе.

— И ведь не понимают часто, казалось бы, такие простые вещи…

— Для них это глупые и ненужные условности. И подчиняются они только своему внутреннему кодексу… в их мире, кажется, нет место ничему, что тормозит их движение.

— А куда — движение? К чему?