Ничего не стоило узнать место нового Вовкиного обитания. Тонька готова была валяться у него в ногах, молить пощады и заклинать своей неугасимой любовью. Вовка добрый. Он бы простил.

Но когда она увидела его с Настей, поняла, он потерян для нее навсегда. Страшная и красивая одновременно, ухоженная и модно одетая Настя повергла ее в ужас. Вовка был приклеен к этой напомаженной Крошечке-Хаврошечке, клеем «Момент» — ладошка к ладошке. Он обнимал ее, подавал ей руку, смотрел на нее таким, обожающим, нежно-голубым взглядом, какой видела она всего однажды, и то в американском кино.

Ей такого взгляда не досталось.

Такой боли Тонька еще не знала. Утолить ее могла только месть. Первое что она сделала — выбила окна в съемной квартире. А квартирка-то была на втором этаже. Сделала она это намеренно в ночь, чтобы голубки мерзли до утра, пока не придет плотник из ЖЭКА. Или Вовка не вызовет по телефону мастера на час. Со злорадством, наблюдала, как парочка занавешивала окна одеялами. Потом жалела. Дура, дура! Ведь сегодня ночью они станут друг другу еще ближе! Возможно, это будет самая жаркая ночь их жизни. Жаркая и веселая. Они будут смеяться, дрожать, задыхаться… чтобы запомнить эту ночь на всю жизнь. Среди зимы, в холодной комнате, с занавешенными окнами, когда соперница мерзнет под окном, пытаясь согреться огоньком сигареты… Разве можно придумать другую более романтическую и пикантную ситуацию для влюбленных?!

Несколько дней она провела в подъезде дома напротив. В восемь утра сменщик приезжал передать машину Вовке. Жил он, видно, рядом. Настя из окна посылала Вовке воздушный поцелуй. Машина исчезала за поворотом. Настя закрывала шторку. Тонька ждала выхода Насти. И дождалась.

Дюймовочка спустилась в магазин. Она купила продукты, бросила деньги на Вовкин и свой телефоны в автомате, оплатила интернет, а когда выходила из двери, кто-то нанес ей сокрушительный удар в живот. Она упала, скатилась по скользким ступенькам вниз. От ужаса она закрыла глаза и не видела, кто ее бил. Только тонко вскрикивала, как заяц, которого пытаются зарезать, и не попадают в место смерти. Продавщица, в этот момент вышедшая покурить, дурниной закричала, стала оттаскивать Тоньку от лежащей на снегу девушки. Из соседней парикмахерской выбежали люди. Тонька окинула всех диким взглядом и бросилась бежать с места преступления.

Теперь Вовушка днями сиднем сидел на кровати. Обзор был один — двор Халимонов. За то какой обзор — крупномасштабный. Еще в хозяйском сарае нашел он как-то немецкий, трофейный бинокль. Теперь у Вовушки появился свой кинотеатр. В деталях разглядывал он жизнь соседей, подмечал даже — покрасился ли Халимон на этой неделе? Халимон ходил в сарай за дровами, кормил и доил Монну Лизу, прогуливал по двору. Недостаток у бинокля был один — отсутствовал звук.

Халемындра наскоро одевшись, — она всегда удивляла Надю тем, что одевалась очень уж легко, — и никакие хвори ее не брали, — может, потому и получила кличку — Синепупая, — убегала куда-то. Время от времени соседи лаялись между собой. Только к обеду просыпался Руслан, выходил на крыльцо и с высоты его выпускал упругую искрящуюся струю. Вовушка очень завидовал этому писающему мальчику. Его хилая струйка совсем не приносила ему удовольствия.

Если на костылях перейти в другую комнату, Вовушка через зелено-черное, мшистое кружево деревьев видел спичечную коробку остановки, покрашенную во все цвета летней радуги. А рядом магазин-железку, и всяк входящего в его двери.

Про бинокль он, конечно, не сказал сестре, хотелось иметь хоть какую-то тайну. Он тал удивлять Надю, время от времени предоставляя ей информацию для размышления.

— Красивая новая шубочка у Шурочки. Дорогая, поди.

Рядом с кроватью стояли костыли, а за дверью ведро-туалет. Наде пришлось купить его. Времена настали лихие. Вовушка стал капризным, не хотел вставать, то ли боялся? А вставать надо было.

Еще с осени, поняв, что дом в зиму не продать, она временно согласилась работать у бабки Студенихи. Какие-никакие деньги. Студенихины жили за Халимонами. Но идти к ним надо было в обход. Наде полагалось через день носить старикам продукты, заносить в дом нарубленные Вакой дрова, выносить золу, ловить по четвергам машину, которая привозила газ, потому как Халимоны из вредности не разрешали газовикам заносить Студенихиным баллон через их двор. Требовали денег. А Студениха в принцип вошла. В обход газовики не ехали — дороги хорошей не было. И за деньги не согласились. Надя поджидала газовиков на своей улице Новоселов с тележкой, грузили ей на эту тележку баллон, с великим трудом везла она его старикам. Слава богу, баллона на месяц хватало. По дому Студениха справлялась сама — порядок и чистота у нее были отменными. Хотя скакала старушка на одной ноге, ловко руля костылем. Была она без ноги, по причине сахарного диабета. И дед ее, такой же полнотелый, перенес недавно инсульт. Оба они почти не выходили из дома, а зимой, тем более. Студениха отлично готовила, просто шеф-повар из ресторана. Покушать они любили и денег на это последнее, оставшееся в их жизненном арсенале удовольствие не жалели. Двух пенсий вполне хватало. Так что они могли позволить коньячок и хорошую добренькую водочку. Студениха всегда угощала Надю мантами, пловом, чебуреками такими, что ум можно было отъесть — сами они были из Ташкента. Расслабившись, Студениха запевала песни. Песни у нее были тюремные, длинные, так как юность ее прошла в этих ограниченных пределах. Была она по молодости воровка известная на весь Узбекистан. А когда влюбилась по-настоящему в Петюню своего, все бросила, поклялась завязать на всю оставшуюся жизнь и слово сдержала. Вырастили они хороших детей. А когда в девяностые началось великое переселение русских из восточных окраин былой прекрасной империи — переехали сюда, поближе к старшей дочери, которая вышла замуж в Боварию.

Сколько уже лет прошло, а они со слезами вспоминали свой Ташкент. Помнили журчание арыков и аромат лепешек, испеченных в тандыре. А Надя рассказывала им про свои родные кедрачи в огороде. Так что им было о чем поговорить.

Ребенка Настя скинула. Пока она лежала в городской больнице, Вовка сделал дополнительный замок на двери. Неделю Настя провела дома, а потом он проводил ее в Германию — надо было заниматься документами для заключения брака в России.

Простить бывшую подругу Вовка не мог. Она и не умоляла его о прощении. Ее гордыня была слишком велика. О любви могла бы умолять, унижаться. А здесь нет, дело сделано. Она была очень спокойна.

Шмаре дали три года колонии. Он знал, что больше никогда не увидит ее. Кошмар закончился. Выйдя из зала суда, он с недоумением спрашивал себя, как мог он польститься на эту вульгарную, жестокую, неухоженную и пустую девицу? Где были его глаза? Где был его ум?

Она и в постели была ленива. Что же связывало его — хорошего, честного, работящего парня, воспитанного любящей матерью в большой семье, — с этой зэчкой, лишенной каких-либо ценностей прошмандовкой, как называл ее Вовушка, болтающейся по жизни без руля и ветрил?

Он так и не ответил себе на этот вопрос. Опыт его нравственной жизни был еще мал, чтобы понять, — страсть притупляет все остальные чувства. А «любовь милосердствует, сорадуется истине, все покрывает, всем верит, всего надеется, все переносит».

Тоньке же понять это совсем не было дано.

Кумариха появилась в деревне ровно в шесть утра, зажегся свет в ее нетопленном несколько дней доме. Вскоре повалил из трубы дым. В дни ее отсутствия дом топила Лидка-Каланча, по просьбе Кумарихиной дочери. Заходил Вака. Рубил дрова, отгребал снег. Теперь он снова был свободен. Стал он думать о Клавке, племяннице Халемындры. Но Халемындра послала его подальше. Клавка хоть и страшна на морду, но не на помойке родилась.

— Трех баб похоронил, еще одну хочешь на тот свет отправить? Нет, Клавку не дам. Ищи себе пьянь подзаборную. Ты ведь еще руки распускаешь.