От этого тотального контроля каждого его действия Вика очумевала, но с упорством профессионального педагога продолжала прививать навыки общежития этому маленькому чудовищу.

Порой ей становилось невыносимо, она закипала, как чайник на огне, начиналось сердцебиение и слегка кружилась голова.

Зачем мне это? Зачем этот неблагодарный труд, который этот человечек никогда не оценит? Она хватала ремень и, потрясая им в воздухе, кричала, что сейчас же отведет его в детдом назад, к большакам, которые будут лупить его каждый день и в столовой отбирать яблоки, делать «темную», с которой он был уже знаком.

В такие минуты она понимала американских приемных родителей — рациональная американская натура, требовавшая порядка во всем, не способна была воспринять с любовью эту полнейшую разболтанность. Когда-то чаша терпения переполняется и взрослый человек больше не может себя контролировать. Резерв его милосердия и благородства истощается.

— «Да минует меня чаша сия…» — говорила она себе, закрывая глаза и погружаясь в мягкую прохладу своей широкой одинокой постели. — Спасибо тебе, Господи, за то что ты придумал ночь. А какой-то безызвестный человек придумал и кровать. Спасибо и ему.

Она заметила, чем ласковее она с Димкой, чем больше она уделяет ему внимания, тем наглее он становится. Он как бы впадает в эйфорию свободы и тут же превращает ее во вседозволенность. С легкостью переступает через запреты, пренебрежительно машет рукой и непочтительно хмыкает в ответ на замечания. А боится только ремня, вернее, его сияющей бляхи — точно такой по ногам лупила его в детдоме воспитательница.

Запоминал он то, что хотел запомнить, — марки всех автомобилей, например. Его память была избирательной. Он освоил компьютер, принтер, сканер и все имеющиеся в доме телефоны. Страстью его стали игральные карты. Он мог успокоиться на несколько часов только, перебирая масти. А существительное от глагола отличить не мог, не мог запомнить: на какие вопросы отвечают главные члены предложения.

Вика просто дрессировала его в пересказе, где конфеткой, где затрещиной, где окриком. Пересказывать он стал вполне сносно, читал по-прежнему плохо. Учить с ним таблицу умножения Вика поручила Наде, как бывшему бухгалтеру. Надя проявляла максимум терпения, которого у Вики уже не осталось. Но и Надя уставала.

— Лучше б я телегу дров переколотила, чем два часа с ним… Это же изнурительный труд… Никаких нервов не хватит.

Вика решила покрестить Димку, а там будь что будет.

И все же Надя, сделала свои выводы, простые, народные:

— Нет, с приемными детьми так нельзя! То ли ты разбаловала его в самом начале? Он мнит себя хозяином. А он должен знать свое место. Его надо в ежовых рукавицах держать. А конфеты заслужить, и не давать жрать килограммами. А угощать в субботу. Для него же будет лучше.

Почти то же самое, о приемных детях говорил в одной из своих лекций на сайте уважаемый ею парапсихолог Лазарев.

— Всю неделю строго. Конфеты и любовь раз в неделю. Только тогда это будет цениться.

Вика понимала, что она — психолог, была практически бессильна изменить ребенка в той мере, в которой бы их общая жизнь стала хотя бы относительно спокойной.

— Эдак он тебя и до инсульта доведет… Смотри, подруга. А я так думаю, что совсем не надо быть ему матерью. Вот он перед тобой, как перед матерью и выкобенивается. А надо быть учителем. Бичик ему нужен. Только страхом держать в норме. Всю жизнь так в России было. — Предупреждала Надя.

— Ювенальная юстиция… бить нельзя.

— Пошли они в жопу! Умники! Сами бы попробовали детдомовских повоспитывать! Тут со своими-то, проблем до хрена. Свои концерты делают, мама, не горюй!

С переездом в деревню, Сашка стал невыносим. Понятно, что это была протестная реакция на ненавистный ему переезд. Хотя она убеждала его в том, что это сделано для его блага — ведь ему учиться, поступать в колледж. А на какие деньги она должна будет его учить? Всего год в деревне, потом ты снова в городе, в колледже — студент. Неужели трудно потерпеть ради своего же будущего?

Он категорически отлынивал от работы, все лето спал до полудня, а потом сидел за компом, и только местные пацаны, желавшие видеть в нем приятеля, ведь городской пацан был им интересен, кое-как поднимали его.

Но более всего Вику огорчало Сашкино безобразное отношение к Димке. Димка вился вьюном, чтобы угодить братику Сашечке, а в ответ получал одни оскорбления. И сколько бы Вика не убеждала сына в том, что без Димки им просто не прожить — они оба едят хлеб с маслом, благодаря Димке, — Сашка ничего не хотел слышать. Эгоцентризм, эгоизм — как угодно это назови, но это было бессердечие. Сашка терял шанс в будущем иметь рядом родную верную душу.

Двадцать восьмого ноября ему исполнялось шестнадцать. Вика приготовила ужин, поздравила сына, но подарок не вручила. Он знал о том, что подарка не будет, и встретил этот факт без обиды.

А на следующий день она вернулась из Черняховска вечерним автобусом. Надя сказала, что Сашки до сих пор нет. Вика позвонила Наталье, и та вспомнила, что в школьном автобусе его точно не было.

— Он в Загорске. — Решила Наталья. — Наверняка, у этой прошмандовки малолетней.

В школе Сашка сдружился с пацаном из Загорска, парень имел восьмой вид, но Сашке нравилось держать верх над этим дураком. Они вместе сидели за одной партой и курили за кочегаркой. Вот и все, что их связывало. В Загорске жила еще одна слабенькая не только на голову, но и на причинное место, девка четырнадцати лет, Ритка, второй год сидевшая в восьмом классе и не желавшая посещать школу. Мамка ее, родившая мальчишку и двух девчонок подряд в юные лета, молодуха была еще та. С высокими сексуальными потребностями, и потому она обреталась в Черняховске, так как все мужики Загорска ею были давно использованы. Девчонки предоставлены самим себе, и наблюдала их, до передачи в детский дом Наталья Анатольевна. Опека готовила документы на лишение родительских прав развеселой мамаши.

— Больше негде… там он. Слушай, срочно ехать надо! Я вспомнила, на днях старший брат-наркоман вернулся из тюрьмы.

Это сообщение обухом ударило по голове. Вике сделалось дурно. Подсадят ведь пацана. Бог знает, что может произойти! Это точно, он там по поводу своего вчерашнего дня рождения!

Надя побежала к старшему сыну Чибиса, нанимать машину. Наталья вызвонила, классуху Ритки, чтобы та встретила их у магазина. Через полчаса они были на месте.

На часах было девять вечера, время для деревни глубокое — все дела переделаны, печки протоплены, ужин съеден. Из экономии электричества, больно дорогое оно нынче, светились редкие окна. Если не было страстей и пороков, оставалось смотреть в голубой экран телевизора.

В доме Ритки свет горел даже на веранде. У калитки непрошенных гостей встретила крупная черная собака. Но Вика разделалась с ней в две минуты. Она входила во двор хозяйкой, приказывала собаке и та подчинялась. Фокусом этим Вика владела с детства и не раз радовала им друзей, даже спорила, на усмирение любой собаки.

Вика подошла к светящемуся окну, разглядела за полупрозрачной тюлью спальню, кровать, на которой кто-то лежал. На стук долго не выходили. Наконец, дверь открыл молодой крепкого сложения парень. Он был в майке, открытые руки и плечи были его визитной карточкой — сиделец. За ним показались несколько молодых людей, но Вика даже не стала разглядывать эти рожи.

Классная руководительница объяснила причину прихода:

— Проверка. Где мать? Где Рита? Почему в школу не ходит?

Ритка, чернявая, с миловидным вульгарным личиком, худющая, на тонюсеньких ножках-палочках выскочила на веранду. Одета она была в какой-то замысловатый халатик. Вика оттолкнула ее и прошла в дом, в спальню. За ней засеменила Надя.

Сашка спал на кровати, на лбу его выступила испарина. Цветастое ватное одеяло без пододеяльника было отброшено. Под ним была видавшая виды грязная простыня. Он был одет, но ремень джинс и сама ширинка были откровенно расстегнуты. В прорехе виднелись трусы, с трогательно детскими рожицами мики-мауса.