Настя и в постели оказалась настоящей мастерицей. И то, что она старше его на пять лет его не смущало. Он не заметил, как Дюймовочка день ото дня подпихивала его своими наманикюренными пальчиками под свой крохотный башмачок. А, кроме того, родители давали за нее немалое приданное — двухкомнатную квартиру, не где-нибудь, а в Кельне, и партнерство в деле. Дело опять же было знакомое до боли — шоферское, автомобильное, любимое. И он не сомневался в том, что справится.

Наде снова приснился этот сон. Каждую его деталь она знала наизусть. Она стояла в сквере клуба шахтеров под цветущей сиренью, в руках ее огромный букет нежно-лилового цвета. Пашка едва не оборвал для нее весь куст. Пожелай она, он бы и на преступление пошел — оборвал все гладиолусы на клумбе у горкома.

На ней было белое, с пояском платьице, с воротником «матросской» и такие же белые модные «балетки», туфельки на плоской подошве. Она смеялась от счастья, от того, что рядом с ней этот симпатичный и веселый Пашка — гроза всех мелких хулиганов. Они неумело целовались, и одинокая ветка сирени ласкала ей пылающую щеку. Больше никогда, никогда в жизни сердце ее не испытывало такой радости, такой жаркой любви.

Сон этот снился ей часто в Анжерке, во время замужества и уже после смерти мужа. Но здесь, в этих прусских курортных местах, он привиделся ей первый раз. В этом сне Пашка говорил ей: «Надюха, дождись меня и все у нас будет. Дом, дети… Я люблю тебя… как ненормальный».

А как детей назовем? — спрашивала она его.

— Девочку обязательно назовем Мариной. Как мою маму.

— А мальчика Вовушкой. — поторопилась сказать Надя. Так она любила своего старшего брата.

Она обещала ждать и писать раз в неделю. А может даже чаще. Но обещания своего не выполнила. Виновата была мать, она настояла на свадьбе с Виктором. Виктор прельстил ее, очаровал своей уверенностью, и добрым нравом, и щедростью. Он был не первой молодости, и знал, как умаслить будущую тещу. На день рождения он подарил ей золотые часы с браслетом. А отец сомневался — стоит ли отдавать юную дочь, человеку на пятнадцать лет старше ее? Мать настояла. И перечить Надя не могла. Все подружки давно вышли замуж, а она ждала солдатика, даже на танцы боялась бегать. Мать посоветовала Виктору скорее увезти Надю в Саратов, шепнула, что солдатик еще тот, бедовый парень.

Когда Надя вернулась в Анжерку, через несколько лет, Пашка был уже женат, работал бригадиром на шахте. У него тоже было двое детей погодков — Марина и Вовка. Удивительно было то, что жену его звали тоже Надей, и она даже похожа была на нее.

Они часто встречались в городе, в воскресные дни, когда гуляли с детьми в парке, но узнавали друг друга только глазами. И ей и ему становилось тоскливо. Надя старалась не думать об этих случайных и волнующих ее встречах. Вот тогда Наде и стал сниться этот сон.

Муж был большой, надежный, как бункер, обустроенный под спасение. Другие женщины такого днем с огнем всю жизнь ищут. А Наде он достался запросто. Спасибо маме. Она всем и подругам, и на работе расхваливала своего Виктора, его было за что хвалить. Так любить детей могут редкие мужчины. Для нее это было удивительно, ведь отец не раз прохаживался по ее спине бичиком, всегда наготове висевшем на стене кухни. А провинности-то были копеешными. Виктор же изнемогал от нежности и любви к ребятишкам, прощая им все.

И все-таки Надя всегда помнила о Пашке, который стал уже Павлом Петровичем, начальником участка, заматерел и поседел. До нее доходили слухи, что Пашкина жена ревновала к ней всю жизнь, чем доводила его до бешенства.

Однажды, она возвращалась на работу с обеда — ездила проверить у Вовки домашнюю работу. Стоял весенний майский день. Солнечным и чистым было синее небо, высокое в этих местах до бесконечности. Уже несколько дней запах сирени дурманил голову, настигал каждого прохожего, просачивался сквозь открытые форточки. Надя невольно вспомнила заветную весну своей юности, огромный букет сирени и неумелые Пашкины поцелуи.

Вдруг за поворотом возникли пронзительные звуки печальной мелодии. Она моментально узнала ее — это был похоронный марш. Надя подумала о том, что брат ее Вовушка сейчас идет в этом скорбном оркестре — последние годы он подрабатывал на похоронах. Вовушка пил запойно, пальцев лишился, и теперь культей указательного, и оставшимися большими пальцами мог держать только барабанные палочки.

Процессия вывернула из-за поворота. Двое парней несли парадный портрет с траурной ленточкой. На плечах больших сильных мужчин словно плыл в воздухе богатый гроб. Народу было много, много венков и цветов. Прохожие остановились, давая процессии пройти. И Надя остановилась.

— Кого хоронят? — спросила она.

— Нестерова… Павла Петровича. — Охотно ответила местная старушка. — Начальника шахты. Безвременно почил. Инфаркт сердца.

Татьяна привезла из детского дома двух сестер-погодков — Аню и Кристину. Назвать симпатичными девчонок было трудно. Они были худы, с огромными синяками под глазами, зияющими, как провалы. Обе не знали, куда сунуть длинные руки, и как-то безнадежно и трогательно прижимали их к груди. Ногти на пальцах обкусаны до минимума. Громогласная мать Татьяны привела их в магазин, и при массовом скоплении народа, подгадала, когда калининский свежий хлеб привозят, — взялась угощать девчонок чипсами и чипа-чупсами, чтобы люди впредь не сказали, что сироток могут обидеть в их доме. Мимоходом она сообщила, что дочка записалась на курсы водителей в городе.

Аня и Кристина прежде жили в соседнем районе с бабушкой и вечно пьяными родителями. Потом у них появилась сестренка. Замотанная в старые тряпки, она лежала у теплого бока печки и постоянно кричала. Замолкала только, когда бабушка кормила ее из бутылочки. Бабушка, как ни просила свою дочь, маму девочек прекратить пьянки, устроиться хоть на какую-то работу — все было бесполезно. Она даже била ее ремнем, ругалась матерными словами, милицию звала… А после становилось еще хуже. У отца рука была тяжелая, доставалось всем — и бабушке и девчонкам. Тогда они вообще боялись высунуться из своей комнаты.

Однажды в доме собралась веселая компания знакомых и незнакомых дяденек и тетенек. Бабушка и девчонки, как всегда жались в спальне. Им очень хотелось есть. Бабушка уговаривала потерпеть, пока все уснут, не высовываться. Там обязательно и для них что-то найдется. Бабушка не раз твердила, что пьяные — люди опасные. Не знаешь, что от них ожидать.

Аня никак не могла успокоить орущую сестренку. Она трясла ее и качала, новорожденная от крика становилась синей. Кристина несколько раз выглядывала в щель двери, — скоро ли? Но бабушка цикала на нее. Сквозь щель Кристина видела на столе хлеб и вареные яйца.

Вдруг бабушка как-то странно, словно призывая к тишине, взмахнула рукой и стала медленно опускаться на пол. Тихо, тихо она опускалась, пока не ткнулась лицом в старенький коврик. Девчонки долго ждали, пока она поднимется, но бабушка не хотела больше вставать. За дверьми раздавался хохот и крики, стоны, матерная брань и ругань. Кричала сестренка. Когда они стихли, Кристина решилась на минутку выйти, стащить со стола хлеб и яйца. Она сказала Ане, чтобы та прикрыла рот сестренки рукой, и тихонько выскользнула из комнаты. Она уже перешагнула через тела полуодетых людей на полу и приблизилась к столу, как ее сгробастала чья-то огромная рука, и как котенка бросила на диван. Огромный старый мужичина со склоченными волосами дохнул на нее отвратительной вонью. Кристина вжалась в стену, ей хотелось раствориться, исчезнуть. Пьяно покачиваясь, мужчина стал медленно расстегивать штаны. Кристина знала, что это такое, не раз она наблюдала через щелку, что творят пьяные в этой комнате. Она бросила в него подушку, мигом выскользнув из-под его руки, побежала к входной двери. Она бежала по улице, босиком, по холодным лужам, подгоняемая ужасом и страхом, пока не вспомнила, что там, в спальне, на полу, осталась лежать, переставшая дышать бабушка, и сестренки. Это заставило ее остановиться.