— А церковь есть в деревне? — поинтересовалась Вика, выискивая глазами, хотя бы шпиль старой немецкой кирхи.

— Церковь у нас в Загорске. А здесь была немецкая кирха. В центре, у магазинов. Как в школу идти. — Пояснила Любаня.

— Была да сплыла. Раскурочили. На кирпичи разобрали. — Уточнила Надя.

— А красивая была! Мы в детстве играли там. Много интересного чего там было. Целехонькая после войны стояла. А витражи какие-прелесть. Я даже клад нашла в стенке. Ну, а потом уже в девяностые руководитель у нас такой был Шиловонин старший — вот он и раскурочил.

— Нормальные мужики, говорят, просили его. Не разрушайте. Продайте нам, мы там производство, сделаем. Пекарню свою, например. Разве плохо? В церкви всегда пекли хлеб. Рабочие места создадим. Хоть пять — шесть человек в деревне будут работать.

— Человеческая алачность. — Сделала вывод Любаня, слушая рассуждения подруги. — И что интересно. Почти вся семья после, как разрушили, кирху… померла. Сначала жена Шиловонина. Потом он, тоже ни с того ни с сего. А потом и сынок. А сынок у них хороший был человек. Настоящий хозяин. Порядок при нем был. Можно было придти, посоветоваться. Ну, он как староста, все знал, и производство, и людей. Ну, чистый психолог. Держал людей в кулаке.

— Значит, трое… сразу после?.. — уточнила изумленная Вика. — Это же карма. Наказание за грех.

— И мы так считаем. — Поддержала Любаня. — А второй сынок пока жив, жив… слава Богу. Дай бог, чтоб сын не отвечал за отца.

— Еще как отвечает. Если не постарается исправить грехи отца. — Сказала Вика со знанием дела.

— А вы в этом деле разбираетесь? — поинтересовалась Надя.

— Ну, да. Я — психолог. Социальный педагог. Ну, и увлекаюсь… новыми, то есть старыми знаниями — астрологией, парапсихологией, экстросенсорикой…

Надежда с Любаней моментально исполнились уважением к гостье. Это было для них ново. Они посадили Вику в автобус. Помахали рукой. Когда автобус скрылся, Надя, наконец, выдохнула.

— Слава-те, яйца!

Вот он, второй шажок к родному дому.

Надя сидела на кухне Али Хромовой. Початая бутылка водки, индоутка с черносливом в брюхе — Валино творенье из духовки — натуральная вкуснятина! И поесть ведь так, с удовольствием и пользой можно только в деревне.

— Ну, и как? И что дальше? — спрашивала Аля, суетливо озираясь в своих обширных кухонных владениях — не забыть на стол поставить моченых яблочек. Они под водочку чудо, как хороши. Антоновка…

— Да садись уже… Городок этот назывался Адкарск, Саратовской области. Где родилась певица Валерия…

— Ну, знаю Валерию. Ту, что муж бил?

— Ну, да… вот и приехали мы туда, к его родителям. Мне 19 лет. Первого ребенка уже похоронили в Анжерке. И в постели не очень получалось. Витя сделал свое дело, а я к нему как равнодушная … Обижался, и говорит, мол, ты бесчувственная… А какая я должна быть?

— Он же у тебя первый был. А ты еще, как женщина не созрела.

— Так-то оно так. Как я теперь понимаю сама. А он говорит, ты больная или бесчувственная.

Обе они, придя ко склону лет, знали, что мужчины существа непостижимые — глупые до безобразия, там, где все ясно и понятно.

— И дальше?

— А у соседки Тайки живот стал расти. А муж ее бездетный, это все знали, операцию перенес. А мой и забегал туда! Тайка пышная девка, белокурая.

— Ясно, как день!

— Тайке тридцатник, ему тридцать три — они в самом соку, а я дура — никакая в постели!

— Ну?

— Ну, и родила Тайка мальчишку. Он все туда бегает, а меня по семь раз в ночь ругает — ты никакая! Не женщина. Я написала тогда письмо домой в Сибирь, мамке. «Здесь речка рядом есть, Медведица, называется, если, мама, вы не заберете меня отсюда, так и знайте, в мае, вместе с Маринкой, дочкой, утоплюсь. Сил моих больше нет, быть здесь замужем».

Щедрая Аля налила водочки в маленькие хрустальные рюмочки, подаренные при выходе на пенсию. Подрезала колбаски и сыру.

— Ну, и?..

— Раннее утро, стучат. Свекровь открывает. Моя мамка с Вовушкой на пороге. Забрали!

Однако прошел дождливый октябрь, теплых и солнечных дней в нем было мало. Виктория не появлялась. Правда, звонила. Ее «прекрасная» двухкомнатная квартира, обновленная легким косметическим ремонтом, на берегу городского озера, набережная которого реконструировалось во славу и на деньги жены президента, выросшей, как раз неподалеку — не продавалась. Почему? Она не понимала. То ли вторая волна кризиса. Вернее, очередная, а какая по счету… народ сбился считать. Или мода на «серый ключ», на «все включено» — русская мечта.

Риэлтеры подтвердили ее догадки.

— Представляете… Десять квартир вторичного жилья показываем. В хороших районах. А одиннадцатую они покупают у черта на куличках «серым ключом». Говорят, легче ремонтировать, по-своему можно сделать. А главное — современный архитектурный проект включает в себя и благоустроенный двор, и ограждение, и гаражи. И даже магазины и офисы. Все как у белых людей.

Да, запросы у людей изменились. Но каждому свое…

Она жила и в роскоши, и в бедности, и в простой советской действительности. Но все это за спиной. А жаль. И там было много, о чем она вспоминала с сердечной радостью. И радость эта приходилась как раз не безденежье. Оно замечательно компенсировалось молодой силой, красотой, талантом. Сейчас же она хотела создать для себя и двух своих детей — один из них был приемышем, маленький рай. В том смысле, в каком представлялся он ей самой. Очень скромном.

В ожидании этого рая — она каждый день вооружалась журналами, в которых с легкостью описывались приемы создания загородной красоты. Она часами сидела в интернете, набираясь знаний, присматривая лучшие для себя варианты превращения своего будущего садового участка. Она уже создала длинные списки необходимых покупок: пластмассовые стулья и стол, шезлонг, мангал, огромные кашпо, садовые светильники и многое другое, что услаждает уставший взгляд горожанина. В ее воображении этот участок был уже обустроен. Ее не смущало отсутствие сарая, забора, туалета — она намеревалась все это сделать собственными силами. И не стандартно.

В один из редких погожих дней конца октября, когда на улице было теплее, чем в доме, Вовушка решил сбегать в магазин за бутылочкой. Согреться. Дом из экономии до сих пор не протапливали, дров почти не осталось. Надежда жила надеждой на скорый отъезд. Посреди двора валялись несколько шпал от хозяйского сарая. Накануне Надя просила Ваку распилить оставшиеся шпалы и жерди, которые притащил на своем тракторе по доброте душевной Халимон летом. Ну, на месяц топлива хватит, а там видно будет.

Вовушке последнее время нравилось пить в одиночку. На сердце становилось теплее и спокойнее. Пустые разговоры с Вакой или Халимоном о полном таинственных дырочек теле резиновой бабы ему давно надоели. О женщинах он не думал вовсе. А одному хорошо. В голову мысли идут о родном доме. Дом рубленый деревянный, в огороде три кедрача. Рыжие беличьи хвосты так и сверкают на солнце, если поднять голову вверх. Тоскливо-сладкие мысли.

Нет, в теплую реку детства дважды не войдешь. Ах, где те знойные вечера беспечальной юности? Неумелые поцелуи девчонок-хохотушек, в кустах акации в городском саду? Томительные до задыхания жаркие объятья зрелых сильных женщин? Обидно, как скоро прошла жизнь, а он воспользоваться ее дарами не успел.

Вовушка купил перцовку в красном магазине, кусок голландского без дырок сыра, армянский, полюбившийся ему здесь лаваш, и тут же намеревался отправиться домой. Ему не терпелось выпить и закусить, пока сестра удалилась к очередной подружке.

Мини — пирушки имели место каждый день и едва ль не в каждом доме. Они не требовали повода, а только состояния души.

Сестра стала нервной, язвительной. И разговоры одни и те же — об отъезде. А он думал, много думал… Что хорошего его ждет в Анжерке, если Надя не возьмет его с собой к Славке? Разве нужен он Славке — чужой человек. Он и раньше терпел его едва. У них были серьезные разногласия по многим предметам. Выпивка, правда, соединяла, и одновременно разъединяла их. Ради Нади Вовушка терпел. А куда он пойдет? Семьи нет, дома нет — прожил жизнь зряшную, бесполезную. Кто над гробом его заплачет, только опять же Надя. Он стал подумывать о Доме старости, но сомневался: возьмут ли его туда с маленькой пенсией? Как так получилось, что итог жизни вот такой жалкий — безденежный, бездетный, бездомный?