— Если бы да кабы!.. Ты же сразу сказал, что действовал профессионал. Теперь мы в этом убедились. Никаких улик против себя он, конечно, под диваном не хранит. Но давай все-таки еще раз пройдемся по тому вечеру, может, хоть за что-то зацепимся?

— Давай пройдемся. — Денис разлил по стаканам остатки коньяка и с сожалением убрал бутылку под стол. — Чистяков организовал встречу, наверняка уговорил Герасимову до поры до времени помалкивать и с Пуховой поговорить наедине. На этом его миссия временно заканчивалась. Шульгин, очевидно, появился в окрестностях «Березок», как только начало темнеть, оставил машину где-нибудь подальше, пришел к забору пешком. Кстати, мои ребята выяснили, дырка в заборе появилась еще полгода назад. Весной там было натуральное болото, несколько опор перекосило, и плиты разъехались.

— И за полгода никто не позаботился залатать?

— Кому оно надо?! У нас наверняка и на супер-пуперных ядерных объектах дыры в заборах никто не латает, а тут какой-то дачный поселок. Пока никого не убили, не ограбили… Короче!

— Понятно. Значит, приехал он туда заранее, и что?

— И стал ждать. Не Герасимову. Пухову. Когда приедет Герасимова, его не интересовало, он точно знал, что до семи она появится, а большего ему и не нужно было. Другое дело Пухова. В том, что она пойдет на встречу, и в том, что пойдет одна, он не сомневался. Но придет она, сгорая от нетерпения, без десяти семь или, наоборот, опоздает? И заранее убивать было опасно, время смерти потом не сойдется, и опоздать было нельзя.

— Но как же он одновременно сидел в засаде и следил за Пуховой, которая еще была в Москве?

— Элементарно. Скорее всего, он повесил на ее пальто маячок, а когда напал, то сорвал его.

— Н-да… — протянул Гордеев. — Если бы этот маячок у него найти, а потом заставить экспертов отыскать на пальто ту самую дырочку от той самой булавочки, а потом провести какой-нибудь спектральный анализ, то можно было бы…

— Размечтался! — хмыкнул Денис. — Не сделает он нам такого подарочка, этот маячок давно уже гниет в земле сырой. Он настолько все просчитал, что искать против него вещественные доказательства — просто трата времени и сил.

— Ты вроде как им восхищаешься?! — возмутился Юрий Петрович.

— Не восхищаюсь, но уважаю. Потому что профессионализм в любом деле достоин уважения.

— Ладно. Ну а кровь на одежде, в машине? Не так много времени прошло, можно еще что-то поискать.

Денис отрицательно покачал головой:

— Одежду он наверняка всю уничтожил, машину, скорее всего, угнал где-нибудь, где точно сразу не хватились, возможно, даже вернул на место так, что вообще никто ничего не заметил. Нет, Юра, тут мы своими силами точно ничего не сделаем. Но даже если бы на нас весь МУР впахивал, я бы все равно за результат не поручился.

— Коломбо прямо какой-то — убийца известен, но прищучить его не на чем.

— Можно пойти к Дегтяреву…

— И что?

— Вдруг ему понравится наше построение?

Гордеев недовольно поморщился:

— Ты в это веришь?

— Нет.

— И я не верю. Кто пойдет?

— Я.

— Почему ты?

— Потому, что ты адвокат, а я — свидетель, мои показания он обязан записать в протокол. Есть одна бумажка, к ней полагается приложить еще хотя бы одну — типа проверили, не подтвердилось.

После убийства Екатерины Герасимовой много было сказано слов в ее адрес: и хвалебных, и хулительных, и подобострастных, и желчных, и сухо-бездушных; и чем больше я слушал их, тем больше укреплялся во мнении: истинно, слово произнесенное есть ложь. А про ребенка, про невинно убиенное дитя, с которого все и началось, в общем хоре как-то позабыли!

Меня же терзает тяжкое раздумье: с какой мыслью он принял смерть, с черной или светлой? Во что верил (или не верил)? И что-то подсказывает мне, хоть и не знал я совсем этого отрока, что мысли его в последний час были чисты, и ушел он с верою в добро, которое пытался сеять по собственному малому разумению. Хотя разумение это было не вполне его собственное. Люди несравненно более многомудрые направили его. Они тоже верили, что творят добро? Как ни горько это сознавать, но похоже, что так. Так! Жизнь треплет нас, занозит наши души каждодневным «малым» злом, и, мозолистые, они становятся грубыми, как ладонь пахаря или стопа пилигрима, и уже не отличают «меньшего» зла от Великого добра…

Из статьи в газете «Благая Весть»

21 ноября

Сонная муха — маленькая, серенькая, домашняя — бесшумно и медленно ползла по столу Дегтярева, на черной блестящей поверхности она была практически незаметной, а стопку бумаг и светлую папку она благоразумно обходила стороной. Ползла она рывками, часто останавливаясь, чуть присаживаясь на задние лапки, а передними с усилием протирала глаза, словно сама себе не веря: неужели опять весна? Тепло же. Убедившись, что с глазами все в порядке и неурочная теплынь ей не снится, она отправлялась в дальнейший путь, через каждые пару шагов ощупывая стол жадным тонким хоботком: может, и пожрать найдется?

Дегтярев говорил по телефону, прижимая трубку вплотную ко рту и при каждом слове касаясь ее губами. Разговаривая, он держал глаза закрытыми, рука, свободная от трубки, лежала на столе перед ним с висящим между костяшками среднего и указательного пальца карандашом. Время от времени следователь перехватывал его поудобнее, готовясь что-то записать, но потом опять отпускал, и карандаш безвольно и понуро утыкался грифелем в чистый лист.

Дойдя до угла стола, муха почистила крылышки и шагнула в пустоту. Сил, чтобы взлететь, не было. Она медленно спланировала на пол и на несколько секунд замерла, притворившись мертвой и практически слившись с не слишком чистым линолеумом. Поскольку внимания на нее никто не обращал, она снова отправилась в путь. Бесцельно прошлась в одну сторону, потом — в другую. Забралась на ботинок Дениса, потыкалась хоботком в шнурки, но вкус явно не понравился. Сползла опять на пол, поковыляла к окну.

— Так о чем вы там говорили? — Дегтярев со звоном уронил трубку на рычаг так неожиданно, что Денис даже вздрогнул и потерял муху из виду.

— О Чистякове.

— Давайте еще раз с самого начала, я что-то утерял нить.

— Чистяков получил максимальное количество дивидендов от смерти Герасимовой…

— Ах да, вспомнил! — Дегтярев откинулся в кресле: спокойный, радушный, готовый быть более любезным или менее в зависимости от обстоятельств. Обстоятельства требовали любезности умеренной и ниже, следователь укоротил улыбку и даже изобразил складку между бровей. — Вспомнил, у Чистякова были некие контакты с ФСБ, остались там связи, он их использовал, чтобы организовать убийство, а теперь стрижет купоны, делает головокружительно стремительную карьеру и все такое. Правильно?

— Угу.

Муха прочесывала теперь подоконник. Кофеварка в тех местах, где можно бы чем-то полакомиться, — слишком горячая, чашка, блюдце, ложка — чистые, ни одной крошки, только лужица воды, то ли собравшаяся с покрытого росой стекла, то ли пролитая, когда заряжали кофеварку. Муха похлебала из лужи. Вид ее был разочарованным. Оскальзываясь на слишком гладких обоях, она пошла путешествовать дальше.

— Вы не находите, что наш разговор до смешного напоминает типичную сцену из голливудского боевика? Узколобый служака-следователь, закопавшийся в бумажках и житейски мудрый частный сыщик, ведомый интуицией и этой вот житейской мудростью. Они оба в меру сил честно выполняют свою работу и поэтому в чем-то симпатизируют друг другу, хотя взгляды на жизнь и на собравшее их вместе дело диаметрально противоположны.

— И вы, как в голливудском боевике, собираетесь сейчас отмахнуться, а то и послать меня подальше, пригрозив лишением лицензии? — ухмыльнулся Денис.

Дегтярев расширил размеры улыбки:

— Я еще не дослушал вас до конца.