Николай популярно объяснил Анастасии, как действует механизм, как стирать записи личных и не представляющих интереса для расследования разговоров. Пухова понимающе кивала, хотя, похоже, не очень верила, что аппаратура пригодится.

Затем Николай осмотрел комнату Влада и Руслана. Квартира была двухкомнатная: комната побольше, но проходная — территория Анастасии, во второй, довольно маленькой, до недавних пор сосуществовали Влад и Руслан. Двухъярусная кровать, но не обычная, а довольно хитрой конструкции: днем, чтобы места было больше, лежанки можно было поднимать и пристегивать к стене, как в поезде; два письменных стола; два узких шкафа для одежды; четыре книжные полки; в тех редких местах, где стены не закрывала мебель, в уголке Руслана все было увешано буклетами и плакатами Лего, у Влада со стен сверкали черными мускулами Эвандер Холлифилд и Мухаммед Али. Странно, что, уйдя в скины, Влад не избавился от прежних чернокожих кумиров.

В целом, конечно, жуткая теснота: двум пацанам совершенно развернуться было негде, но чистота идеальная. Вряд ли стараниями братьев, скорее Анастасия потрудилась, и, судя по всему, недавно. Наверняка перетрясла и перещупала каждую вещь, каждую книжку, можно и не надеяться что-то теперь тут найти.

— А у Руслана не было какого-нибудь тайника или чего-нибудь в этом роде? — поинтересовался Николай.

Анастасия отрицательно покачала головой:

— В доме не было.

— Дневник он не вел, план предстоявшей кампании не зарисовывал, прощальную записку не писал?

— Нет.

12 ноября, Мневники

Снова пришлось одалживаться у дядюшки, но зато теперь у Дениса был классный гид и консультант. Муровский опер Сергей Лисицын, до сих пор работавший по делу об убийстве Влада Пухова, согласился проехаться с Денисом на место событий.

Влад погиб от удара гирей по голове. Удар был нанесен, по версии следствия, одним из азербайджанских торговцев. И если Руслан собирался отомстить азербайджанцам, он просто обязан был обосноваться где-то рядом с рынком в Мневниках. Тем более что, как выяснилось, отнюдь не все азербайджанцы — участники, а вернее, жертвы погрома продолжают сидеть в СИЗО.

— Пришлось отпустить, — размахивая незажженной сигаретой, возмущался Лисицын. — Только трое сидят пока. Два самых заядлых крикуна — эти как минимум за сопротивление при задержании свое получат. И собственно главный подозреваемый — тот, кому орудие убийства принадлежит. Остальных отпустили. Под подписку. До окончания следствия. А когда оно кончится, одному Богу известно. Тут только дрались больше сотни человек — всех надо опросить, свидетелей еще столько же, и их показания надо оформить. Бригада нужна хотя бы человек двадцать оперативников, а нас трое! Мы так год будем ковыряться. А они будут продолжать своими гнилыми дынями торговать. Без прописки и без регистрации. Но до окончания следствия из Москвы их никто не выгонит. Вот такой подарочек товарищам из солнечного Азербайджана.

На рынке этом Денис был последний раз лет пять назад, наверное, не меньше. С тех пор понастроили новых павильонов. Центральный павильон, в котором, собственно, и имел место погром, представлял собой стеклянный куб, по периметру — крошечные лавчонки со всякой всячиной, в центре — огромный круг прилавков с самой разнообразной снедью.

Азербайджанцы занимали обособленный угол и торговали преимущественно плодами юга: арбузами, дынями, виноградом, откровенно зелеными мандаринами и хурмой. Было их человек десять, и рядом с их лотками прогуливался молодец в камуфляже с резиновой дубинкой.

— Охрану себе завели, — сквозь зубы прокомментировал Лисицын. Похоже, особой любви к азербайджанцам он не испытывал.

Лотки азербайджанцев выглядели гораздо новее остальных, Денис предположил, что их сменили после погрома. Лисицын подтвердил:

— Тут после той драки, по-моему, и плиты на полу перестелили. Надо отдать фашикам должное, громить они пришли вечером, когда, кроме азеров, никого не осталось. Наши тетки со своим ассортиментом где-то до семи стоят, пока народ с работы пройдет, а эти чуть ли не до полуночи. Приехали маленькими группками: кто на автобусе, кто на троллейбусе. Вон длинный павильон, видишь, «Стройматериалы»? За ним сконцентрировались. На «девятке» прикатил кто-то из старших, роздал пацанам деревянные дубинки и железные прутья. Эти, — он кивнул на торговцев, — сидели и в ус не дули, в нарды резались. А скины по всем правилам военной науки в темноте со всех сторон взяли их в кольцо, отрезали все выходы и как давай молотить! Потом-то урючники спохватились, сгрудились спина к спине, тоже какие-то палки из-под прилавков повытаскивали, ну и, конечно, со всех мобил одновременно давай 02 набирать. Только пока омоновцы приехали, тут все стены вокруг, весь пол, все эти «герои» с ног до головы были в арбузном соке. Столько дынь и прочей фрукты на асфальте раздавленной валялось, что, веришь, ступить невозможно было — скользотища, как на катке.

— Пострадавшие кроме Влада были? — поинтересовался Денис.

— Торговцам, конечно, досталось. Не то чтобы серьезно, но синяки были, пара порезов, одна сломанная рука, одна черепно-мозговая.

— А скины?

— Веришь, даже не знаю. Тут бы надо было большую облаву по-тихому устроить, квартал закольцевать и выловить всех, но где ж столько людей взять?! Это уже потом курсантов нагнали в оцепление, когда разобрались, что имеем труп. А так фашики, они, может, и уроды, но командиры у них не дураки, они приезда милиции дожидаться не стали, разбомбили все и опять же по двое, по трое разбежались. Фактически в первый момент задержали только двоих, которые как раз тело уносили.

— И они теперь ваши главные свидетели?

— Какой там свидетели?! Я лично с одним разговаривал. Вернее, пытался поговорить. Плевал он на меня с высокой вышки. Слова не сказал. Сидел ухмылялся, гаденыш. Ей-богу, была б моя воля, удушил бы собственными руками. Четырнадцать лет сопляку, вчера только из памперсов вылез, а мнит о себе, что он хозяин жизни. Потом папаши распальцованные понаехали с докторами, адвокатами: и, мол, несовершеннолетние, и, мол, потерпевшие! Психический шок у бедных мальчиков! Они, мол, друга умирающего от убийц спасали…

— Отпустили?

— А что было следователю делать? Сперва папаши с адвокатами вообще хотели все так оформить, что мальчики просто мимо проходили и увидели, что другому, незнакомому мальчику плохо. А бритые головы, татуировки, куртки и говнодавы со стальными носами — это так, маскарадные костюмы для школьного костюмированного бала. Но подписку следователь из них выбил все-таки, в свидетелях пока числятся.

Азербайджанцы заметили Лисицына и, собравшись в кружок, о чем-то перешептывались, бросая на опера любопытные взгляды. Один из них — самый старший — подошел, прихватив с прилавка длинную желтую дыню:

— Здравствуй, начальник, скоро Рокшана отпустишь?

Лисицын буркнул в ответ что-то нечленораздельное.

— У него внук вчера родился, — продолжал торговец, оглаживая шикарные черные усы. Говорил он медленно, тихо и с легкой назидательной ноткой в голосе, словно отчитывал молодого и глупого, но близкого человека. — Нехорошо невинного в тюрьме держать. Болеет он, внука увидеть хочет…

— Это не от меня зависит, — отмахнулся опер.

— От тебя, дорогой, именно что от тебя. Если следователь не верит, ты поверить должен, не было у Рокшана той гири. Не было, дорогой.

Лисицын потянул Дениса за рукав:

— Пойдем, мне вон в том дворе еще со свидетелями поговорить надо.

— Куда торопишься, начальник? — Азербайджанец чуть отступил, преграждая дорогу. — Вот дыню возьми, посмотри на себя — черный весь, работаешь много.

Надо фрукты больше кушать. А дыню я тебе сам выбрал, самая сладкая. Ты такой сладкой в жизни не ел…

— Аллергия у меня на дыни. — Лисицын обошел торговца и пошагал к длинному дому с широкой аркой. Денис поспешил вдогонку.