– Что заставило тебя так думать? – спросил Джонатан, поглаживая ее плечо.

– Я поняла это, когда ты наблюдал за тем, как я работаю. Ты смотрел заинтересованно, хотел понять, как это делается, мог даже сказать, где я накануне остановилась. А отец, – ее губы с горечью опустились, – просто любил сидеть рядом, но даже не замечал, какое кружево я плела вчера, какое сегодня. Он действительно не задумывался, откуда в доме появляются деньги. Но это не потому, что он не любил меня. Я думаю сейчас, просто его что-то не устраивало в жизни, вот он взамен и придумал свой, какой-то другой мир.

– Маргаритка, ты должна мне верить, что я не хотел, чтобы ты в нем сомневалась.

– Я и не думаю сомневаться в его любви. Просто теперь я понимаю, что он не был идеальным отцом.

– Но ты все еще коришь себя за его смерть?

– Стараюсь так не думать… Но мне трудно не видеть своей вины в том, что пропала Пэйшенс.

– Ну, не говори так, Маргаритка. – Джонатан поцеловал ее в гладкое теплое плечо. – Она скоро снова будет с тобой, и больше с ней ничего не случится, я уверен.

Он заключил ее в объятия и прижался губами к благоуханным волосам, умоляя про себя Господа, чтобы он дал ему силы измениться.

Утомленные любовными ласками, они начали погружаться в сон. Опустошенный и счастливый Джонатан, ощущая рядом уютное тепло бархатистого тела жены, вдруг очнулся.

– Когда, ты сказала, послу принесут яд?

– Недели через три, – сонно пробормотала Маргарет.

Джонатан снова откинулся на подушку, с облегчением подумав, что сегодня его не будут беспокоить мучительные сновидения и он, наконец, по-настоящему выспится.

Однако надеждам Джонатана не дано было осуществиться и на этот раз. Слава Богу, его не терзал кошмар о пытках. Вместо этого он бродил по лабиринтам своего прошлого, которое во сне воспринимал с ужасающей ясностью…

Он увидел донью Долорес, лежавшую рядом с ним с разметавшимися по подушке черными кудрями. Красивая и распутная испанка была женой начальника гарнизона той самой тюрьмы, в сырой камере которой умирал истерзанный Джонатан. Ему просто повезло, что она влюбилась в него.

Очевидно, сыграли роль все эти россказни о нем как о герое и соблазнителе женщин, потому что Джонатан представлял собой жуткое зрелище, когда она увидела его впервые. Он был без сознания, бредил, лежа на животе: спина была превращена в кровавое месиво. По счастью, Долорес оказалась женщиной не робкого десятка и достаточно хитрой, чтобы вытащить Джонатана из каменной мышеловки, откуда еще никто не убегал. Пленник ничем ей помочь не мог и вряд ли вообще понимал, на каком свете находится. Позже Джонатан узнал, что за его побег расстрелян ни в чем не повинный стражник, но он был так слаб, что даже не почувствовал угрызений совести.

Джонатан осторожно перевернулся во сне на другой бок, чтобы не задеть кровоточащие рубцы на спине. Долорес прятала его уже целый месяц.

Сначала в те редкие минуты, когда Джонатан приходил в себя, он с надеждой думал, что умирает. Ощущение, что он еще жив, возвращалось ежедневно, когда Долорес приходила перевязать раны: боль от сдираемых бинтов и целебного бальзама, которым она смазывала его искромсанную спину, была сродни пытке раскаленным железом. Но по сравнению с теми мучениями, что он принял от своего палача, это уже казалось пустяком.

Сменив Джонатану повязку, Долорес переходила к другому неизбежному ритуалу. Она сбрасывала платье, обнажая пышное сладострастное тело с полной грудью и тонкой талией, и так же ловко, как перевязывала, освобождала его от одежды, содрогаясь от вожделения.

Тогда Джонатан закрывал глаза и заставлял себя думать, что к нему пришла его златовласая Маргаритка, девушка, которую он любил и о которой не переставал мечтать.

Только в тюрьме он понял, что все его связи с женщинами были не чем иным, как бесплодными попытками забыть Маргарет, одна память об улыбке которой казалась слаще тысячи соитий.

И вот она снова рядом с ним. Всем своим существом Джонатан боготворил ее. Сияние роскошных волос, губы, шепчущие ему о любви. Его пальцы нежно исследовали каждый дюйм ее тела, лилейную шею, груди, украшенные розами сосков. Она благоухала ароматами лесных трав и цветов.

Он целовал ее плоский живот и разделял белоснежные стволы ее ног.

Маргарет застонала, когда он довел ее до исступления. В блаженстве он проникал все глубже… пока она не закричала, вцепившись в его плечи. Крик заставил его очнуться. Джонатан понял, что это была не Маргарет.

Каждый раз это приводило его в бешенство. Он ненавидел Долорес, но еще больше себя за то, что делал.

Его палач, этот дьявол во плоти, погубил его душу, вытравив из нее все чувства, кроме ненависти. Когда Джонатан понял, что жизнь не оставила его, он бестрепетно отодвинул от себя образ Маргарет, потому что отныне мог думать только о мщении. Теперь ему необходимо было выжить, поэтому он предавал память о Маргарет с другой женщиной, нашептывая ей лживые признания в чувствах, которых к ней не испытывал.

Унизительное сознание своего падения вызывало в нем яростную решимость отомстить проклятому душегубу и за это. Джонатан представлял себе, как привязал бы инквизитора к столбу и на его собственной шкуре заставил бы попробовать все, чему тот подвергал своего беспомощного узника. Он проверил бы прочность всех узлов на хлысте, потом широко размахнулся бы и обрушил на изверга смертельный удар.

И в то же время Джонатан понимал, что свершенная месть врагу нанесла бы свой последний удар и по нему. Ибо человеческая душа жива, покуда на нее не пал неискупаемый грех смертоубийства. И в нем снова вспыхивала слепая ненависть к истязателю, ввергшему его в лабиринт адских страданий, из которого нет спасительного выхода.

Джонатана охватил панический страх, потому что нет, нигде нет выхода из лабиринта, он хотел кричать, но из горла вырвался только сдавленный стон, разбудивший его.

Он сел на кровати весь в поту, задыхаясь. Сердце отчаянно колотилось, горло болело, как будто его душили. Безумными глазами уставился он на лежащую рядом женщину, не зная, во сне или наяву он видит безмятежно спящую Маргарет. С трудом освободившись от власти отвратительного сна, Джонатан набросил дрожащими руками на Маргарет простыню и осторожно выскользнул из постели. Собрав одежду, он потихоньку направился к двери и в темноте на что-то наткнулся. Задержав дыхание, обернулся посмотреть, не разбудил ли Маргарет. Нет, она спит. Он наклонился и нащупал препятствие, которым оказалась опрокинутая его ногой деревянная шкатулка.

Джонатан присел и начал шарить по полу руками, подбирая выпавшие из шкатулки бумаги. Его пальцы нащупали металлический предмет с деревянной ручкой. Погладив холодный металл, он ощутил какие-то царапины и вдруг сообразил, что это коклюшка, подаренная им Маргарет, когда он впервые назвал ее Маргариткой. «Моей любимой, моей Маргаритке». Да, тогда он смело называл ее любимой, и она с такой любовью смотрела на него. То же выражение беспредельной любви освещало лицо Маргарет и сегодня. А он… он пока не может повторить те слова. С болью в сердце он благоговейно погладил надпись и убрал коклюшку на место. Затем быстро оделся и вышел, неслышно притворив за собой дверь.

Петляя по коридорам дворца, Джонатан остановился и прислонился к стене, охваченный внезапной слабостью. Ему вдруг показалось, что свое возвращение в Англию, женитьбу на Маргарет и проведенную с ней ночь, полную восторгов, он тоже видел во сне, но ничего этого у него нет, нет всех этих волшебных даров, они исчезли, как исчезает вода, выпитая солнцем… Джонатан вытер покрывшийся испариной лоб и оглянулся, медленно приходя в себя.

Через минуту он шел дальше, направляясь к приемной, где его ожидал часовой, которого он должен сменить. Джонатан презирал себя за этот приступ, который простителен хрупкой мисс, но никак не бывалому солдату, охраняющему королеву.

Капитан сидел на ларе в слабо освещенном лунным светом приемном зале королевы. Не верилось, что несколько часов назад здесь сияли свечи и толпились роскошно одетые гости, поздравляя его и Маргарет. С усмешкой над собой Джонатан подумал, что снова с наслаждением оказался бы рядом с женой, упиваясь ее сладостной близостью.