Эдгар По не знал, как и где провел ночь, но с первыми лучами солнца он проснулся в зловонном переулке в окрестностях Файв-Пойнтс. Язык распух, вялое тело не слушалось, грязный клок пропитанной опиумом ваты торчал из уха.

Поэт поднялся на ноги, ежась от холода. Доковыляв до улицы, он встретил двух мальчишек, которые на вопрос о названии переулка ответили:

— Парадайз.

По добрался до статуи знаменитого путешественника и писателя сэра Уолтера Роли, покровителя табачной торговли, неподалеку от табачной лавки Джона Андерсона, где когда-то работала Мэри Роджерс.

Несмотря на суровую осеннюю погоду, с наступлением темноты толпа на тротуарах возле лавки Андерсона стала расти, разделяясь на два больших потока: один стремился в верхнюю часть города, другой — в противоположном направлении.

Эдгар стоял, прижавшись носом к стеклу, с тоской разглядывая разложенный на прилавке табак, и черная тень падала ему на лицо, делая черты неузнаваемыми.

Неожиданно у противоположной обочины остановился экипаж с золоченым вензелем Джона Джейкоба Астора,[10] на тротуар вышел знаменитый нью-йоркский поэт Фитц-Грин Халлек, служивший у хозяина кареты личным секретарем, и двинулся к магазину.

Он замер на месте как вкопанный, увидев маячащее перед ним привидение, — ведь именно так и выглядел талантливый критик: одинокий призрак, в отчаянии бродящий под окнами лавки.

— Боже правый, По! Это вы?

Налитые кровью глаза писателя дико вращались. Он страдальчески улыбнулся, прищурился на Халлека через покрасневшие веки, стараясь сфокусировать взгляд, и кивнул.

— «О смерть, явись к влюбленным в час лобзанья! — произнес Эдгар дрожащим голосом. — И к матери приди, когда она младенца внемлет первому дыханью!»

Его собеседник замер и явно занервничал, услышав свои слова из уст этого странного существа.

— Вы надо мной смеетесь? — спросил он. Ведь По только что произнес цитату из стихотворения, принадлежавшего перу самого Халлека и посвященного убитой Мэри Роджерс.

По зашелся кашлем, достал из кармана брюк грязный носовой платок и вытер рот. Потом уронил голову на грудь.

— У меня была трудная ночь, — пробормотал он. — А потом я целый день шел, несколько миль подряд, и, увидев здесь свет, рассудил, что, быть может, мистер Андерсон пустит меня погреться.

— Ну конечно! Я в этом уверен. Пойдемте со мной.

Поддерживая несчастного за локоть, Халлек помог По войти внутрь.

— Вон там, за коробками с чаем, — печка, она раскалилась почти докрасна. Снимайте пальто и просушите его. Что будете пить? Немного портвейна? Мистер Андерсон! Стакан для Эдгара.

Писатель беспомощно взглянул на хозяина заведения, застывшего за прилавком с открытым ртом.

— Мною овладело чувство, имени которому я не знаю. Я не знаю, что делать. Простите меня, пожалуйста…

Лавочник одним прыжком оказался рядом с ним.

— По! Боже праведный, я вас не узнал. Ну и вид у вас! Садитесь. Садитесь.

По позволил Халлеку и Андерсону отвести себя к стулу из гнутого дерева, находившемуся возле печки. Последняя была из тех, что изобрел Франклин, и стояла на каменных плитах в полдюйма толщиной. Она находилась в задней части лавки, за красивыми застекленными дубовыми шкафами, где хранился товар, рядом расположились несколько стульев и грубый деревянный стол. В общем, там было достаточно места для любителей поговорить. Приятели усадили По поближе к огню, где он мог согреться и просушить одежду.

— Все в порядке, Эдгар. Все в порядке, — сказал Андерсон. По вел себя скованно, и он изо всех сил старался подбодрить писателя. — Ну вот, немного портвейна согреет вашу кровь, — произнес любезный хозяин, похлопывая по спине старого знакомого.

По телу По прошел невольный озноб.

Вино мерцало в графине из граненого хрусталя. Джон налил немного в бокалы: Эдгару, Халлеку и себе, — и все трое согнули локти, отдавая дань старине портвейну.

Критик выпил очень быстро, почти не касаясь губами бокала, и когда тепло разлилось по его телу, покраснел, испытывая двойственное чувство благодарности и стыда за оказанное ему внимание.

Халлек пытался успокоить подавленного и несчастного друга, расспрашивая его о творчестве, карьере в Филадельфии, состоянии здоровья жены и причинах появления в Нью-Йорке.

По отвечал односложно.

— Вы голодны? — спросил Андерсон. — Вот галеты и сырный пирог. — Он отрезал несколько кусков и поставил поднос перед гостем.

Бедняга сразу же набросился на еду. С набитым ртом он сделал глоток сладкого вина, а потом снова начал потихоньку бормотать стихи — скорее самому себе, чем окружающим. Его голос все больше и больше набирал силу, и вскоре Эдгар стал похож на актера, декламирующего со сцены. Портвейн возымел свое действие: тон стал светским, мягким, и в нем появились нотки богачей с американского Юга. Все последствия алкоголя, наркотиков и мучительной прошлой ночи как будто отступили.

По продолжал свое чтение в монотонной и напевной манере, так сильно трогавшей слушателей:

Окончив, По робко посмотрел на Халлека.

Тот кивнул едва заметно — быть может, на дюйм качнув головой.

Входная дверь открылась. В заведение вошел печальный издатель «Кникербокера» и поэт Льюис Гейлорд Кларк. Он тихо снял шляпу, сел у огня и жестами поздоровался с присутствующими, словно не желая беспокоить.

— Вы запомнили мое стихотворение наизусть! — сказал Халлек. — Боже мой, По, зачем? Я не знал, что вас так интересует моя поэзия.

— Я запоминаю наизусть многое из того, что ценю.

— В самом деле? В таком случае я очень тронут и польщен, — улыбнулся Халлек. — Кроме того, удивлен. Как все переменилось! Помню, в последний раз, когда я удостоился вашего внимания, сэр, вы разругали меня в пух и прах. После переиздания «Замка Алнвик» вы охарактеризовали мои стихи как «несвязные и банальные», если я правильно помню.

— Все мы совершаем ошибки, Халлек. — По лукаво подмигнул собеседнику. — Тогда нами руководило желание защитить свою репутацию и написать о несчастной Мэри. Разве не так, Кларк?

По взглянул на только что вошедшего джентльмена, снова сделав большой глоток портвейна: Андерсон уже успел предусмотрительно наполнить его стакан.

Поэт снова посмотрел на своего благодетеля.

— А вас смутит, если я скажу, что ваше творчество вовсе не производит на меня такого уж сильного впечатления? Разве вас не удивляет, старина, сколь многие из писателей, посещавших это гостеприимное заведение, сочли необходимым сочинить что-нибудь в память о нашей дорогой, безвременно ушедшей Мэри? — Он презрительно взглянул на издателя. — У некоторых это вышло лучше, чем у других, сэр.

Поэма Кларка, посвященная «прекрасной табачнице», появилась на третьей странице «Коммершиал адвертайзер» через несколько недель после обнаружения тела убитой девушки.

По много раз ругал эти стихи, работая редактором у Билли Бэртона. Тем не менее, не давая их автору опомниться, он без тени иронии принялся цитировать его напыщенное творение: