…Кричал тогда: «Не будет хлеба!»
Ошибся он, Ефим Денисов…
Ночь зимняя глядится слепо,
мерцаньем горизонт унизан.
В постромках вытянулись кони,
нас осыпая пылью снежной.
Качается, как на ладони,
Быково
в тишине безбрежной…
Не знаю,
ты ходил ли по России,
мог и пойти: характер был таков.
Дожди над головою моросили,
жара сушила капли у висков.
Шли поезда, и двигались обозы.
По всем фронтам вела страна бои.
Возможно, дед, ты видел наши слезы
и находил в них радости свои.
Да, ошибались, было:
мы живые.
Откалывались слабые от нас,
и на порядки наши боевые
свои снаряды падали не раз.
Пахать колхозы в поле выезжали,
а нам враги травили семена,
частушкой, сплетней грязною визжали…
Но поднималась отчая страна.
И ты не мог не видеть в злобе лютой,
мог и не видеть в ярости слепой,
как мы сильнели с каждою минутой,
как возвышались духом над тобой.
Да, было:
голодали, холодали
и лаптем щи хлебали —
было, да.
Но дней иных
стремительные дали
из вида не теряли никогда!..
А кто ты был, мой дед родной, ну, кто ты?
Жалею я тебя, отец отца.
Тебя томили темные заботы
и довели до жалкого конца.
На старом фотоснимке пожелтелом
картуз ты на колени положил,
и не высок, но крепок грузным телом,
и руки все
в переплетеньях жил.
Глядишь ты осуждающе и строго,
причесан на две стороны со лба,
и сапоги начищены убого,
морщинятся — завидуй, голытьба!
Богат ли был?
Да, ел и хлеб и мясо
и в круглом деревянном жил дому.
Сейчас Егор Крылатов рассмеялся,
когда об этом я сказал ему.
Любой колхозный дом теперь богаче,
а мы желаем большего, чем ты!
Так что же, зря, выходит, раскулачен?
Нет,
не уйдешь от нашей правоты.
Над жизнью нашей тень твоя нависла.
Мечте людской о счастье на земле
была твоя ухватка ненавистна,
совиная повадка
жить во мгле.
«Одной рукой давить,
другой молиться.
Все пропадайте, важен только я!»
Была мечте,
успевшей народиться,
враждебна философия твоя.
«Земля скудеет», — утверждали лживо,
на Волгу клеветали,
как могли.
Вы всю природу мерили наживой,
вы под себя бы землю подгребли.
Какая жажда вас воспламеняла?
Быть выше всех по силе, по уму,
и властвовать, и хапать — мало, мало!..
Ты жил, мой дед, не веря никому.
Не верил ни крестьянам, ни рабочим
и думал: завтра будет, как вчера, —
как тот заокеанец,
что пророчил
телеги делать нам —
не трактора.
Ты стал врагом мечтании человека
и оказался поперек пути.
Ты — прошлое,
ты — окончанье века,
вот почему и должен был уйти.
Но только ощущаю и теперь я,
что есть еще твое
в моей крови:
проклятое твое высокомерье,
желание преобладать в любви.
Я узнаю в себе привычки эти:
насмешливость спесивую твою,
порою, оказавшись на примете
твое самодовольство узнаю.
О, паутина тонкая, паучья!
Спасибо,
что в недавние года
в зените моего благополучья
мне ветер жизни встретился тогда!
Спасибо, ветер жизни!
Что? Не слышу!
Ты здесь?
Благодарить тебя хочу.
Теперь не позову тебя под крышу —
сам из затишья вышел и лечу.
Дуй над землей, над Волгой разлитою,
метелью этой яростной мети,
всё очищай, проветривай мечтою…
Тогда я не узнал тебя, прости.
Я счастлив, ветер жизни, я с тобою,
со всеми, кто с тобой, в одном ряду,
пойдем опять теперь от боя к бою.
Что?
Понимаю, ветер.
Я иду!
