125. ХЛЕБНЫЙ ГОД Встану, полный добра и доверья, прямо к Волге лицом и замру. Воробьи пролетят сквозь деревья на обветренном этом юру. Это было со мною когда-то — чувство вечности и немоты — за Тулупное до переката провожал, заглядевшись, плоты. Правый берег казался загадкой, но открылся — пришли времена, стала сразу таинственной прядкой луговая моя сторона. Что за лето! Пылает дорога, степь желтеет на весь хлебозор. Ты спроси с меня, родина, строго, не подвел ли тебя с давних пор? Не давались нам песни вначале, так не ладилась песня без слов, изнывали мои быковчане, вопрошали идущих сынов. А нужна была Волге огласка, шли года обновленья земли. Непутевого взяли подпаска и в поэты его возвели. Николаевцы и быковчане, с вами снова — в родной стороне. Не речами сильны, а плечами; речи ваши — поручены мне. 1970 126. РАЗМЫШЛЕНИЕ В МАХЕНДЖО-ДАРО Солнце, похожее на колесо арбы, легко, по-зимнему, катится без обычного жара. Я хожу и хожу вдоль каменной городьбы по гулким улицам города Махенджо-Даро. Махенджо-Даро — раскопки холмистой гряды. В тесных улочках окаменела прохлада. Почему опустели дома и бассейны твои без воды? Что случилось с тобою, прекраснейший город-громада? Эй, хозяева! Где вы, гостеприимные люди земли? Где флейты? Где гонги древнего Пакистана? Где хлеб ваш и рис? Зачем вы дома возвели? Куда вы ушли, куда вы исчезли так странно? И не у кого спросить, что случилось и чья тут вина. Как здоровье, как дети, как женщины, как урожаи? Безмолвствуют стены. В строгом строю молчат имена. Безмолвные буйволы каменных губ не разжали. Да, куда вы ушли? Шесть веков занесли вас землей, шесть веков мы, потомки, росли от невидимой нити. Я хожу и хожу. И тоска вековая за мной. Тишина. Одиночество. Вечное солнце в зените. А что, если вдруг… — у меня пересохло во рту, — не назад, а вперед шесть веков отсчитает планета и в немыслимой дали кто-то будет кричать в пустоту: «Эй, хозяева, где вы?» — и вдруг не услышит ответа.. Сейчас вот сорвется рука человека в ночи, рука, что на атомной кнопке дежурит устало… «В Махенджо-Даро идите! — кричат кирпичи. — Идите сюда, пока еще ночь не застала. Махенджо-Даро, твоя красота не легка, тебя мы, как памятник, славить и чествовать будем». Но нет, не случайно тебя нам вернули века, чтобы видели, помнили, знали и думали люди. 1968 127. СТИХИ ПО КРУГУ
Давайте почитаем все по кругу стихи друг другу, нам уже пора. Не круговую утвердим поруку, а честную поверку до утра. Как в молодости — помните? — бывало. Прошедших дней в обиду не дадим. Так кто у нас сегодня запевала? Я так и вижу — встали, как один. Смеемся все — попробуй разберись ты! — все запевалы, каждый о своем… Немыслимы в поэзии хористы, поодиночке дышим и поем. Другие видят в этом самомненье, а это лишь прикрытие всегда,— не видят, как берет тебя сомненье, не знают мук поэтова труда. Друзья мои, казахские поэты! Единым солнцем мы обожжены, одни у нас закаты и рассветы — я из степной заволжской стороны. Пой, Абдильда, в веселье и печали. Джубан, стояли мы рука к руке, когда в Белграде громом привечали казахский стих на русском языке. Пой, Халиджан, товарищ мой старинный, и ты, Сырбай, твой голос узнаю… Благодарю твой стих — не именинный, а настоящий, добрый, в честь мою. Друзей зову, на пальцах загибая. И тех далеких — как они близки! В круг позовем великого Абая, он песни слал, как беркута с руки. Не забываем высшего примера, учителя все с нами в этот час. Пусть к коновязи ставит Кулагера [38]наш Джансугуров, старший среди нас. Давайте почитаем все друг другу стихи по кругу. Начинай любой! Возьми нас, жизнь, опять к себе в науку… Поэзия, прими нас. Мы с тобой! 1967 вернуться Кулагер — конь певца Ахана в поэме Джансугурова «Кулагер» |
