14. «Иду. Решаю. Передумываю то и дело…» Иду. Решаю. Передумываю то и дело. А лето цветное проходит мимо. Вспоминаю о том, как умирают смело, но — жизни тоже смелость необходима! Жизни тоже мужество надо, не поза. Я помню, как, захватив две гранаты, к «тигру», оборвав себя на полуслове, вышел Морозов, и дымом окутался танк полосатый. Все-таки странно — разные люди, прямо приходится удивляться: одни на танки выходят грудью, другим не хватает силы признаться. Третьи — тоже военные, в звании, ходят, волнуются, не спят до пяти, мямлят, топчутся с кулаками в кармане и не находят мужества просто уйти. Иду. Удивляюсь. Глаз от бессонницы розов. Фронтовая дорога, подбитые танки во рву. Дай мне силы, командир отделенья Морозов. Постой. Я справлюсь. Возьму и взорву. 1943 15. ОСЕНЬ Зори опять холодеют, морщатся лужицы, красными вихрями закружились закаты. Дубы желтеют. Листья падают, кружатся. Облака развешаны, как плакаты. Обгоревшие печи застыли. Тепла им не надо. Село притихло. Не возвращается стадо. Но утро приходит! Мы дальше идем вдоль заборов. На каланче у самой зари развевается знамя. Осень, осень! Смотри — над Днепром задумался город, Это Киев! Это Киев пред нами! Вот над Киевом знамя! Солнце остывает, как блюдце. Но люди выходят. Прекрасны и праздничны лица, Дома отепляют, солому везут и смеются: скоро и лужи, и небо, и окна — всё застеклится! А мы уходим! Поля вокруг пожелтели, то солнце пригреет, то обдаст мокроватая стужа, Но нам ничего. Мы получили шинели и, складки расправив, подпоясались туже, А в перелесках по листьям вода дождевая струится, Орудия бьют. По отсыревшей дороге бредут под конвоем посиневшие фрицы, и русская осень плюет им под ноги. 1944 16. ПРОВОЖАЮЩИМ
Провожали меня, встречали с поля боя, на поле боя. Не давалось нам так вначале, чтобы мы оставались двое. Не случалось таким приказом на поверхность бумаг являться, чтобы мы уезжали разом, чтобы некому оставаться. Так устроено между нами, что один — проводить обязан, оставаться с плохими снами, к городам и делам привязан. Обязательно так бывало, что один уезжал по праву, а другой по горячим шпалам шел, махая вослед составу. Много раз уезжал я снова, и мешались в колесном стуке: провожание — всё до слова, провожатых родные руки. И недавно совсем, ребята, стало мне наконец понятно: лучше мне уезжать куда-то, чем идти, проводив, обратно. Лучше мне проходить дорогой незнакомой, весенней, ранней, чем тебе жить моей тревогой, слабым светом моих посланий. Дорогие друзья! Да будет вечно счастлив на этом свете, кто проводит и не забудет, кто дождется, увидит, встретит. И да здравствует счастья дата — час, когда на краю перрона тех, кто нас проводил когда-то, мы найдем из окна вагона! 1943 17. ПРИДУ К ТЕБЕ Ты думаешь: принесу с собой усталое тело свое. Сумею ли быть тогда с тобой целый день вдвоем? Захочу рассказать о смертном дожде, как горела трава, а ты — и ты жила в беде, тебе не нужны слова. Про то, как чудом выжил, начну, как смерть меня обожгла, а ты, ты в ночь роковую одну Волгу переплыла. Спеть попрошу, а ты сама забыла, как поют. Потом меня сведет с ума непривычный уют. Будешь к завтраку накрывать, а я усядусь в углу. Начнешь, как прежде, стелить кровать, а я усну на полу. Потом покоя тебя лишу, вырою щель у ворот, ночью, вздрогнув, тебя спрошу: «Стой! Кто идет?!» Нет, не думай, что так приду. В этой большой войне мы научились ломать беду, работать и жить вдвойне. Не так вернемся мы! Если так, то лучше не приходить. Придем — работать, курить табак, в комнате начадить. Не за благодарностью я бегу — благодарить лечу. Всё, что хотел, я сказал врагу. Теперь работать хочу. Не за утешением — утешать переступлю порог. То, что я сделал, к тебе спеша, не одолженье, а долг. Друзей увидеть, в гостях побывать и трудно и жадно жить. Работать — в кузницу, спать — в кровать. Слова про любовь сложить. В этом зареве ветровом выбор был небольшой. Но лучше прийти с пустым рукавом, чем с пустой душой. 1943 |
