" Не то, чтобы жизнь надоела, " Не то, чтобы жизнь надоела, не то, чтоб устал от нее, но жалко весёлое тело счастливое тело свое, которое плакало, пело, дышало, как в поле трава, и делало все, что хотело и не понимало слова. Любило до стона, до всхлипа, до тяжести в сильной руке плескаться, как белая рыба, в холодной сибирской реке. Любило простор и движенье, да что там — не вспомнишь всего! И смех, и озноб, и лишенье — все было во власти его, усталость и сладкая жажда, и ветер, и снег, и зима… А душу нисколько не жалко — во всем виновата сама! " Все забыть и опять повстречаться, " Всё забыть и опять повстречаться, от беды и обиды спасти, и опомниться, и обвенчаться, клятву старую произнести. Чтоб священник, добряк и пропойца, говорил про любовь и совет. Обручальные тонкие кольца мы подарим друг другу навек. Ты стояла бы в свадебном платье, и звучала негромкая речь: — И в болезни, и в горе, и в счастье я тебя обещаю беречь! И опять мы с тобой молодые. А вокруг с синевою у глаз с потемневших окладов святые удивляются, глядя на нас. " Церковь около обкома " Церковь около обкома приютилась незаконно, словно каменный скелет, кладка выложена крепко ладною рукою предка, простоит немало лет. Переделали под клуб — ничего не получилось, то ли там не веселилось, то ли был завклубом глуп. Перестроили под склад — кто-то вдруг проворовался, на процессе объяснялся: дети… трудности… оклад… Выход вроде бы нашли — сделали спортзал, но было в зале холодно и сыро — результаты не росли. Плюнули. И с этих пор камни выстроились в позу: атеистам не на пользу, верующим не в укор. Только древняя старуха, глядя на гробницу духа, шепчет чьи-то имена, помнит, как сияло злато, как с причастья шла когда-то красной девицей она. " Робкий мальчик с пушком на щеках " Робкий мальчик с пушком на щеках декламировал стихотворенья, жадно слушал мои наставленья о прекрасных и чистых словах. Что-то я говорю всё не то. Огорошить бы правдой младенца, не жалея открытого сердца, чтобы знал, что почём и за что. Пусть молчит и краснеет в ответ, пусть грустит и взрослеет до срока. Но в глазах у младенца глубоко затаились надежда и свет. Всё равно ничего не поймёт, не оценит жестоких пророчеств, всё, что я предскажу наперёд, — может быть, про запас заберёт и пойдёт и стихи забормочет. Снова ждёт меня замкнутый круг, где друзья собрались, словно волки. Я присяду, спрошу себе водки, улыбнусь и задумаюсь вдруг. " Запевали всегда во хмелю, " Запевали всегда во хмелю, потому что не пелось иначе, забывали свои неудачи, попадали в свою колею. Я любил под окном постоять да послушать, как ропщет рябина, как горит-догорает лучина, а потом начинал подпевать. Песня ширилась из&под земли, пробивалась на свет из подвала, там, где солнца всю жизнь не хватало, где мои одногодки росли. На Печору и на целину уезжали, со мною прощались, пропадали и вновь возвращались, прилетали к гнезду своему. Всех звончее из них запевал некто Витя, приверженный к зелью, — все о том, что покинул бы землю, все о том, как бы в «небо злiтав…». " …И глядя на сырой щебень, " …И глядя на сырой щебень, на развороченные гнезда, на размозженную сирень, я думал: никогда не поздно понять простую правду слов, что если в золотом укладе раздался мощный хруст основ, то это будущего ради. Ин ’ аче ’ иначе зачем все эти роковые сдвиги, крушенья взглядов и систем, о чем рассказывали книги? Но если повторится день среди грядущего столетья и на землю стряхнет сирень пятиконечные соцветья и все поймут, куда зашло смятенье в человечьем рое, что срок настал: добро и зло объединились в перегное, — то наша боль и наши сны забудутся, как наши лица, и в мире выше нет цены, чем время сможет откупиться. |
