Виктор Николаевич посмотрел на часы. Пора сменить Федю. Дело шло к вечеру. Снег окрасился красноватым светом заката. На востоке небо потемнело. На его фоне рельефно встали белые зубцы гор. От одного взгляда на них делалось зябко и неуютно.

Федя стоял за стволами лиственниц. Отсюда хорошо просматривалась река. Белым жгутом пролегла она меж темных лесистых берегов.

— Замерз? — спросил он каюра.

— Есть малость. Сейчас согреюсь.

Но сидеть у печки ему не пришлось. Едва Федя стал на лыжи и отошел на два десятка шагов, как Зубрилин окликнул его. Далеко на белом фоне реки показалась темная точка. Идет…

Федя вернулся, осмотрел свой винчестер и сказал:

— Я стану вот здесь, за стволом. А ты встречай.

Страхую на всякий случай. Не беспокойся.

Зубрилин почувствовал, как мелкая дрожь бьет его. Нервное напряжение было слишком велико. Он вынул из кобуры пистолет и положил его за отворот полушубка. Что случится дальше, замполит не мог предвидеть. Но чувство опасности уже возникло. Враг рядом.

Конах шел не торопясь, уверенно, что-то мурлыкая себе под нос. Его поездка оказалась удачной. Зубрилин ошибался, полагая, что ревизор охотится за Зотовым. Он и думать не хотел о Зотове. Тоже мне, птица. Если надо, так его легко уберет Белый Кин. Конах предпринял эту трудную поездку совсем по другим, более серьезным соображениям.

Дымов сказал перед отъездом: «В конце зимы наведайся к Скалову. Тот передаст письмо от Винокурова или скажет кое-что на словах». Самому на прииск ему ходить запрещалось. Все-таки чужой человек, приметят. Это сделает Скалов.

Конах приехал в долину, зная примерно, где находится проводник геологов, и встретился с ним в лесу недалеко от зимовья поисковой партии. Скалов передал Конаху письмо, спросил:

— Как дела?

— Плохо, Кин, очень плохо. Мы все ждем, когда начнется война на Востоке, и тогда развернемся в полную силу. Без этого решающего фактора вся наша затея выглядит кустарной, безполезной. Что мы будем делать с открытием Бортникова? Как остановим наступление Советов на Колыму?

— Там, в письме, об этом есть.

— Хорошо, я прочитаю. Но, по правде сказать, у меня уже нет веры в нашу победу. Да и Никамура, мне кажется, понял, что игра не стоит свеч. Растерял свою энергию, не знает, что делать. Нервничает, раздражается по пустякам, за себя боится. Спасибо, хоть Омаров помогает.

— Но все-таки продолжает действовать.

— Видно, по привычке. Перспективы нет. Богатства Колымы уходят от нас. Смотри, сколько здесь народу, сколько приисков, сколько добывают золота. Не остановишь.

— Надо заставить их голодать. Плохо, что пропустили последние три парохода. На базу прииска уже пришло продовольствие. Наверное, об этом и пишет Винокуров.

— Мне-то что до продовольствия!..

— Прочти, узнаешь.

Они постояли в лесу, покурили. Разговор получился не очень веселый.

— Денег у меня нет, — сказал как бы между прочим Конах.

Скалов ответил, подумав:

— Завтра приходи сюда в эту пору, получишь. Тебе как удалось уехать?

— На охоту отпросился.

— Подозрительно. Слишком часто охотишься. Я слышал, что у тебя в Катуйске охота получилась неудачной. Между прочим, этот Зотов здесь. Я встречался с ним. Пока без последствий. Так, поговорили.

— Смотри, Кин, как бы он не угадал тебя. Ведь все знает, сам мне рассказывал. Твой старый револьвер хранит как доказательство. Надеется.

— Он не уйдет от меня, не промахнусь,

— Ну, я пошел, — сказал Конах.

— Письмо прочтешь — сожги.

— Ладно.

Он пожал руку Скалову, тоскливо посмотрел ему в глаза и пошел по лесу в свою берлогу. Скалов постоял немного, наблюдая за уходившим человеком, вздохнул и тоже повернул к зимовью. Да, не очень-то веселая у них работенка, что и говорить. Тени. Не больше.

Конах шел спокойно, наблюдая, как вечерний свет ложится на снег. Возле берегов, под деревьями снег стал фиолетовым, вечер слизывал последний отсвет зари, ночь разливалась по всей ширине реки. Быстро темнело, на фоне неба ярче забелели снежные пики близкого хребта. Мороз пощипывал нос, уши, залезал за воротник, тянуло лютым ветерком.

Что за новое задание в этом письме? Конах вынул конверт, хотел прочитать на ходу, но пальцы мерзли, и он снова засунул письмо в карман гимнастерки.

Усталым шагом ревизор стал подыматься на берег. Вот и первые лиственницы. Конах остановился перевести дух, нагнулся, чтобы поправить ремень на лыже. Рядом скрипнул снег, раздался шорох. Конах насторожился. Не разгибаясь, он сунул правую руку в карман, скосил глаза. В двух шагах от себя увидел валенки, форменные брюки. «За мной, — мелькнула мысль. Сердце упало. — Письмо!..» — молнией пронеслось в голове. Он резко выпрямился, не вынимая руки из кармана. Ружье висело за спиной.

Рядом с ним стоял замполит Зубрилин.

— Здравствуйте, Конах, — строго сказал он. Правая рука замполита полезла за полушубок. Это движение не укрылось от взора Конаха.

— Здравствуйте, — с трудом сказал Конах и тут же понял: за ним.

Они стояли друг против друга каких-нибудь две-три секунды — двое готовых на все людей. Зубрилин вдруг приказал:

— Выньте руку. За голову. Ну!..

В то же мгновение Конах вырвал из кармана руку. В ней был нож. Зубрилин выхватил пистолет. Но он стоял слишком близко к противнику, нерасчетливо близко. Конах ударил по руке, выстрел разорвал тишину, пуля взрыла снег. Конах ловко сшиб Зубрилина с ног и бросился на него с ножом. Зубрилин был проворнее, моложе и сильней. Он увернулся. Конах мгновенно вскочил на лыжи, оттолкнулся и понесся с берега вниз. Замполит лежа выстрелил ему вслед раз, другой. Рука дрожала. Конах уже растворялся в сумерках. Но в это время рядом раздался резкий выстрел из винчестера. Зубрилин увидел, как сорвало шапку с Конаха, а сам он, словно кто толкнул его в спину, пластом упал вперед.

Федя глухо сказал:

— Кажется, вмазал.

Они подбежали к Конаху. Он был мертв. Пуля попала в затылок. Изо рта у него, крепко стиснутое зубами, торчало письмо. Не успел…

Федя побледнел и отвернулся.

— Как же это я? — шепотом сказал он.

— Ты еще не знаешь, кто это. Ну, чего испугался? И здесь фронт, милый мой… Помоги поднять. Обыщем.

Их обоих било, как в лихорадке.

У Конаха нашли пистолет, командировочное удостоверение, подписанное Омаровым, немного денег. Труп положили на нарты, привязали.

— К геологам? — спросил Федя.

— Да. Надо скорей вызвать следователя. У них, наверное, есть радио.

— Как же это я? — совсем уже растерянно повторил Федя. Впервые в жизни он стрелял не в белку, не в медведя. В человека.

Зимой в морозную тихую ночь звуки в тайге слышны очень далеко. Проводник Скалов прекрасно разбирался в этих звуках. Он слышал три выстрела из пистолета, один из винчестера. Это совсем не то, что из охотничьего ружья, — звук сухой, резкий, отрывистый. И он понял, что с Конахом неладно. Что-то произошло там, выше по реке.

Но что?

Через полчаса на зимовье привезли труп ревизора. Работники поисковой партии все до единого высыпали навстречу Зубрилину.

Он предъявил начальнику партии свой документ, сказал:

— Прошу вопросов не задавать, товарищи. Дело очень серьезное, ответить вам все равно не смогу. Мне нужна рация.

Скалов хмуро глядел на залитое кровью лицо Конаха. Два часа назад он разговаривал с ним. Что же теперь? И вдруг его кольнуло в самое сердце: письмо. Он почувствовал слабость в ногах. А вдруг там его фамилия?

Зубрилин и Федя, как вошли в домик начальника партии, так уже больше и не выходили. Замполит опасался пули из-за угла. Ведь сообщник Конаха несомненно здесь, среди этих людей. А может, и не один.

Письмо он прочитал уже при свете фонаря.

«Наш дорогой шеф, — значилось там, — поручает вам дождаться в совхозе сухих дней весны и повторить на прииске Май-Урья ту же операцию, какая была проведена много лет назад с рыбацким поселком на побережье. Условия для этого хорошие. Все запасы, горючее и склады находятся на склоне сопки, покрытой стлаником. Дано указание сваливать бочки с горючим ближе к зарослям. Вам не надо подходить к поселку, при попутном ветре все пойдет хорошо. После выполнения вернитесь в совхоз и ждите указаний шефа».