Бычков, видно, не любил прохлаждаться. Как только мы вышли из кабинета, он сразу взялся за телефон. Говорил долго, настойчиво, но, кажется, безрезультатно. Повесив трубку, смущенно сказал:
— В отделе кадров отказали категорически. В горкоме комсомола тоже. Советуют побывать на стройках и попросту перетащить кого-нибудь к себе. Поедем.
Подняв воротники и поглубже надвинув шапки, мы тронулись в путь без особой надежды на успех.
Город строился, ремонтировал машины, отправлял в тайгу грузы, все были заняты делом, и только мы ходили по его заснеженным улицам как неприкаянные, присматривались к рабочим, с надеждой заглядывали в глаза встречным, но рта раскрыть не решались. Ведь засмеют. Тоже нашлись вербовщики…
После четырех неудачных попыток счастье нам все-таки улыбнулось.
Мы обратили внимание на высокого парня, который верстовым столбом стоял возле транспортера и со скучающим видом бросал на ленту кирпичи. Транспортер тянул их на стены строящегося дома.
Подошли, постояли. Для знакомства закурили все вместе.
— Подсобник? — спросил Бычков.
— А вы что, не видите? — подозрительно сказал парень и внимательно осмотрел нас.
— Новую работу хотим предложить. Грамотный?
— Что за работа?
Насчет грамотности он не ответил: теперь нет неграмотных, всякий знает.
— В полевую партию, в тайге.
Парень хмыкнул.
— Это дело мне знакомое. Ходил с геологами. Коллектором. Кормил комаров. Спасибо. Лучше я тут, по винтику, по кирпичику. По крайней мере, сверху не каплет и на папиросы хватает. Только душа не на месте, это да.
На его продолговатом лице, где все было длиннее нормы — нос, и брови, и рот, и мефистофельский подбородок, — отразилась какая-то странная задумчивость, никак не вязавшаяся с грубоватыми насмешливыми словами. Это придало нам уверенность в успехе. Видно, он все же успел полюбить таежное кочевье, костры на берегу реки, свободу действий и утреннюю зорю на лесной поляне.
Лента шла впустую. Парень думал, разглядывая нас. Спросил вроде из простого любопытства:
— Далеко идете?
— Вдоль студеного моря. Ну, прощай, парень… Пошли, — сказал мне Бычков и с явным сожалением посмотрел на подсобного рабочего.
— Обождите, — пробасил тот. — Уж больно вы скорые. Раз, два — и в корзинку. Еще как прораб. Да и комсомол…
— Ну? — Бычков впился глазами в его лицо.
— Вообще-то можно.
— Фамилия? — оживился мой начальник.
— Смыслов… Василий.
Мы с интересом уставились на него.
— В шахматы играешь? — Вопрос был задан нестройным дуплетом.
Наш новый знакомый широко и грустно улыбнулся.
— Так и знал, что спросите. Все спрашивают. Не играю. Не умею, понятно?
— Да, брат, жалко. Ну ничего, научим. Так идешь?
С начальством мы договоримся.
— Куда ни шло! Пойду. Ребята вы, видать, подходящие. А я человек компанейский. Руку!
Так в нашей изыскательской партии появился высокий парень, Василий Смыслов, уже с год болтающийся на разных стройках в качестве чернорабочего. Между прочим, приехал он сюда с путевкой комсомола. Ему просто не везло поначалу — и все.
Второго мы подцепили в проходной будке какой-то мастерской. Он стоял у дверей и, чтобы не уснуть со скуки, вырезывал из куска дерева весьма затейливую фигурку. Парень был видный из себя, красивый и, кажется, сильный. На старенькой спецовке у него краснел комсомольский значок. Мы остановились поодаль и стали наблюдать за ним через раскрытую дверь.
Надо отдать должное его проницательности. Занимаясь фигуркой, он все-таки многое замечал. Когда из мастерской вышел мальчуган-ремесленник, вахтер сразу же насторожился, хотя в повадке ремесленника вроде не было ничего подозрительного.
— А ну вернись! — веско сказал вахтер.
— Да я ничего, дядя, — покорно откликнулся ремесленник, останавливаясь.
— А ну положи железяку.
Мальчуган расстегнул ремень и с сожалением вытащил из-под телогрейки длинную полосу железа.
— Для шпаги приберег? Атос, Портос и д' Артаньян?..
Клади сюда. Давай, давай… А ну обожди! Зачем она тебе?
— Фехтовать хотел с ребятами. Ей-богу…
Вахтер подумал, посмотрел на расстроенное лицо парнишки и вынес совсем неожиданный приговор:
— А ну забирай. Да смотри другой раз. Лучше попроси. Давай иди, мушкетер.
Нам это понравилось. У парня несомненная проницательность и добрая душа. Кроме того, он был, конечно, мастер и любил работать, коль даже на вахте не сидел сложа руки и вырезал какую-то штуку.
Мы подошли ближе.
— К кому? — спросил страж порядка.
— К вам, молодой человек, — сказал Бычков. — Завербовать вас хотим. Ну разве это дело для такого крепкого парня — сидеть на вахте! Почему оказались здесь? Он передернул плечами.
— Перед вами неудавшаяся личность, не более. Приехал в качестве стенографиста, а вакансий нет. Говорят, что это вообще девичья работа. Не для парня. Вот и бездельничаю. Обещали устроить на прииске, куда девчата не больно едут, но только летом. А пока греюсь у печки, жду у моря погоды и боюсь, что запью от скуки.
— В полевую партию пойдете? Стенографировать там нечего, а вот записи… Короче говоря, нам нужны рабочие, будем изыскивать места под новые совхозы. В тайгу. Палаточная жизнь, костры и все прочее.
Открытое всем чувствам лицо парня покраснело от волнения. Он отложил свою деревяшку в сторону и заторопился:
— Хоть сейчас! Нет, вы не шутите? Всю жизнь мечтаю о такой работе. Записывайте. А я пойду увольняться. Где я вас найду, куда мне явиться? Зовут меня Серегой… Сергей.
Третьего мы увидели в столовой, куда пришли обедать. Перед нами мелькал полный, прямо-таки налитой парнишка лет двадцати. На третьей скорости он носился по залу, по коридору, с кухни на кухню. Чего он только не делал, пока мы обедали! Таскал какие-то ведра, прибивал сорвавшийся с окна карниз, помогал буфетчице, с чувством ругался с кем-то за перегородкой. И все время довольно громко мурлыкал себе под нос одну и ту же строку из песни: «Любимый город может спать спокойно…», а дальше обязательно переходил на сплошное «та-ра-ра-ра, та-ра-ра-ра».
— Послушайте, товарищ, вы случайно не повар? — спросили мы, когда он пробегал в сотый раз мимо нас.
— Повар. А что?
— Да вот, хотели вам предложить работу в полевой партии. Поварское дело у нас не бог весть какое, других работ, пожалуй, больше, чем у печки, но зато воля-то какая — на свежем воздухе, в тайге! Палаточная жизнь, одним словом. Там руки нужны крепкие, все делать придется.
— Ха-ха! — Он сжал кулаки. — Вы думаете, я простой работы боюсь? Я и здесь больше на подсобных прохлаждаюсь. У этого деда, — он кивнул в сторону кухни, — в люди не скоро выбьешься.
— Комсомолец?
— Да. А что?
— У нас, между прочим, все комсомольцы.
— А девчата у вас есть?
— Чего нет, того нет. Ни одной. Все холостяки.
— Да? Это подходяще. Это по мне. Ненавижу!..
— Что так?
Круглолицый повар вздохнул. Видно, носил он в своем сердце какую-то очень большую обиду на девчат. Но открываться не стал, промолчал.
Мы уговорили его, и Саша Северин на другой день явился к нам с самодельным чемоданчиком в руках. Мы с Бычковым сидели в приемной главного агронома, когда в коридоре раздалось уже знакомое: «Любимый город может спать спокойно…»
Период формирования и подбора закончился. Полевая партия могла выезжать на место.
Шустов заспешил. Ему сообщили, что реки в тайге вот-вот вскроются. Дорога ломалась. Не откладывая ни часа, мы погрузили свое добро на сани. Ранним утром обоз тронулся в путь.
Дорога почернела и провалилась. Лошадям тяжело. Они низко наклоняют головы и дышат так, что шерсть на груди колышется, как от ветра. Хлюпает под копытами вода. В резиновых сапогах, телогрейках, мы ковыляем сзади саней, то и дело сбиваемся с ноги, иной раз падаем, поскользнувшись. А в долинах, где набухли реки, сани просто плывут, от лошадиных ног веером разлетаются брызги воды и мокрого снега, вода шепелявит, булькает под санями. И тяжело и здорово. Весна! Вечером на привале в закопченной и тесной таежной избе мы спим как убитые.
