Побывав в поселке и на берегу моря, Акинфий Робертович удивился: какая тишина! Спросил хозяев:

— В тайге болтали, будто у вас что ни день, то корабль приходит, а поселок стал вроде города. Одни байки, выходит?

— А ты пройди, милай, в Нагаево, увидишь.

— Что там такое я увижу? Лес да речку…

— И не скажи! Там город строится. Такие хоромины стоят — выше того леса. А в бухте порт устроили. Вот там что ни день, то корабль. Народищу понаехало — больше, чем деревьев в лесу. И все везут и везут… Сходи посмотри-ка сам.

Скалов недоверчиво усмехнулся. И вдруг острой иголкой в грудь проникла тревога. Клад… Он растерянно оглянулся. А вдруг?.. Бросив все, пошел по знакомой дороге к бухте Нагаево.

Там, где Магаданка широким устьем упиралась в просторную грудь моря, теперь вырос деревянный поселок. Стучал движок. На берегу сушились сети, болтались на якорях два баркаса. Пахло копченой рыбой. Под навесом стояли чаны. Вдоль реки на увал шла довольно широкая автомобильная дорога.

Ускоряя шаг, Скалов пошел по этой дороге. Сапоги скользили по гальке, очень неудобно. Мимо проехали один за другим два грузовика с людьми. Откуда столько народу, черт возьми?..

За лесом, невидимый отсюда, басовито гудел пароход. Слышался звон металла, отдельные выкрики людей, гул машин. Скалов вышел из леса, раздвинул редкие кусты и остановился пораженный.

Весь пологий склон от бухты до реки очистили от леса. В гордом одиночестве на лысом, желтоватом от развороченной земли пространстве стояла высокая, крепкая лиственница. Его заветное дерево! Пощадили. Он бросился к нему, перепрыгивая через канавы с водой, обходя горы земли и камня, сторонясь людей с тачками и носилками. Кругом шла какая-то бешеная жизнь, все работали словно одержимые, гул тракторов начисто спугнул таежную тишину; из-за сопки, от бухты, одна за другой шли машины. Они переваливали через бугор и катились вниз, к Магаданке, минуя почти достроенное двухэтажное здание почты, громыхали по временному мосту мимо полосатого столбика и, набирая скорость, катились дальше по ровной трассе, которая серой ниткой рассекала мшистый, зеленый луг. Скалов очутился в центре человеческого муравейника.

В нескольких шагах от уцелевшего дерева каменщики клали стену длинного дома. Они уже вывели первый этаж. Широкие оконные проемы удивленно глядели на Скалова.

Он остановился около дерева, потрогал рукой, еще не веря глазам своим, шершавую, во многих местах израненную кору, посмотрел на солнце, проследил взглядом за узкой тенью ствола. Тень падала прямо на стенку строящегося дома. Машинально Скалов сделал по этой тени первый шаг, второй, седьмой, десятый. Еще два шага — и стена. Он остановился, глянул себе под ноги. Дерна не было. Чавкала мокрая, светло-желтая глина.

Сердце у него упало, сразу захотелось умереть. Если бы мог он плакать, то заплакал бы, как несправедливо обиженный мальчик. Но слез не было.

Скалов устало вернулся к дереву, сел на обсохшие корни. Они, как надувшиеся вены на руке старца, пузырились по земле и скрывались в ней, высасывая и перегоняя в старое тело дерева жизнь. Скалов посмотрел на свои руки и бессильно опустил их.

— Закурить найдется, пахан?

Из-за плеча выглянула черная телогрейка, серый треух. Нахальные глаза молодого парня оценивающе смотрели из-под треуха. Скалов вынул кисет, молча подал назад. Парень сказал: «Порядок!» — и уселся рядышком.

Они долго молчали. Парень свертывал фантастически огромную цигарку. Скалов тупо смотрел на стену, поглотившую его богатство.

— Здешний будешь? — панибратски спросил парень.

— Из тайги, — нехотя ответил Скалов.

— Да ну? С приисков? Говорят, золотишка там много, правда? И деньгу хорошую платят. Так? А нас вот тут приписали. Не везет…

Скалов молчал. Ему не хотелось говорить. Парень подождал минутку, опять спросил:

— Холодно там? Сказывают, зимой выйти из хаты нельзя, враз обледенеешь, не говоря уже о том, чтобы посидеть. Врут, поди?

Скалов опять промолчал. А парень покуривал чужую махорку и словоохотливо продолжал:

— Может, и врут. Про Нагаево у нас на Второй речке во Владивостоке говорили такое!.. А мы зиму в палатке прожили — и хоть бы что. Метели вот только, а чтоб сильного мороза, того не было. Кормят здорово и платят ничего себе, прилично. Вот золотишка нет — это правда. Я сам копался около речки — напрасный труд! Все наши ребята искали. Это когда вот тут, где мы сидим, обнаружили. Как с ума все посходили.

Он захихикал и вдруг осекся. На него глядели бешеные светлые глаза Скалова. Губы у проводника дрожали.

— Где обнаружили, что обнаружили?

Парень слегка отодвинулся и жалко улыбнулся. Чего взъярился человек? Ни с того ни с сего.

— А тут… Под деревом. Правда, сам я не видел, но весь лагерь у нас толкует. Копали и нашли.

— Золото? — Голос Скалова звучал сдавленно, хрипло.

— Оно самое. В банке. Там мешок лежал и вроде бы пояс. А внутри золото.

— Кто взял?

— Известно, кто, начальник. Потом объявили: шесть кило семьсот. Какой-то дурак заховал. Знал же где, под школой… — Он рассмеялся, кивнув на стену. — Школу ставим, понял? Детишек еще нет, а вот, поди ж ты, кладем. Для будущего, понятно?

Скалов поднялся и, не удостоив парня ни словом, ни взглядом, зашагал прочь. Парень тоже встал, посмотрел на длинные ноги человека, на кисет в своей руке и, повернув в противоположную сторону, сказал, убыстряя шаг:

— Порядочек! Тридцать закурок, не меньше…

Скалов шел домой, не глядя по сторонам.

Безразличие и вялость, сковывающие его все последние месяцы, неожиданно сменились страшной яростью. Его обокрали. Обокрали! И кто? Эти самые люди, которые твердят о добрых делах, не хотят для себя лично ничего и все делают для общего блага. На кой черт ему-то это благо! Золото, добытое кровью, пошло на постройку школы. Школы! С каким удовольствием он взорвал бы эту каменную махину… «Вот вы какие, люди! Вам наплевать, что забрали у человека последнее: его надежду, его счастье. Вы со смехом ссыпали золотой песок из пояса в общий котел. Магнитка, Кузбасс, Магадан… Не для меня все это! Мне жить надо, мне! Самому жить, вот что! А как жить, на что? Зачем жить, если гол как сокол?» После всего, что он перенес…

Глаза у него горели неистовым огнем. Он быстро шел назад, в Олу, не глядя на встречных людей. К черту людей! Они ему подставили ножку. И этот Новоградский, герой тайги… Только теперь он понял, что означали слова геолога у костра, рядом с бухтой: «Мне хочется видеть великана в ином окружении». Он знал, что здесь будет город. Ну, погоди же!..

Два дня Скалов не подымался с постели. Он не болел, нет. Лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Потом пересчитал деньги, какие у него остались. На билет хватало.

К нему зашел милиционер. Это был новый человек в Оле, молодой, строгий. Он просмотрел бумаги Скалова, заметил:

— Прописаться надо, гражданин. Теперь у нас строгий пограничный режим.

— Я уеду на днях, — ответил Скалов.

— Тогда другое дело. Три дня можно без прописки.

Скалов стал пропадать в порту. Он хлопотал о выезде. На него смотрели как на чудака. Тысячи людей ехали сюда, а он уезжал. И все-таки ему обещали. Как-никак человек с первооткрывателями явился на Колыму. Надо уважить. Он получил паспорт, пропуск, на последние деньги купил харчей. Он подолгу стоял у воды, смотрел на зеленую воду и думал, что его ждет там, за морем. Приедет во Владивосток, сойдет с парохода… А дальше что? Кому он нужен? Мысли были настолько тяжелые, что снова не захотелось жить. Взять ружье, пойти в тайгу и…

В день отъезда Скалов заглянул в ресторан — деревянное двухэтажное здание, выросшее через дорогу от почты. Уселся за столик. Рядом с ним сидели еще трое; они пили, громко смеялись и вообще чувствовали себя на седьмом небе. Предложили Скалову, он поблагодарил, молча выпил рюмку.

— Я до Атки дошел. Знаешь, за перевалом строить дорогу легче, ровная долина, хоть катись… — сказал один.