— Идем прямиком на Олу, — сказал он после расправы с несчастным Савелием Каюком. — Будем идти все лето. Возможно, что в поселке окажется какая-нибудь посудина. Олени у нас теперь есть, продукты тоже есть, так что сердце ваше может быть спокойно. Доберемся. Позади осталось больше, чем впереди.

Они шагали через тайгу еще четыре дня без остановки, пока не встретили Бориску. Здесь снова задержались.

Этот черный, как цыган, старатель пробрался в одиночку на реку Средникан и где-то в верхнем притоке реки нашел небывало богатую россыпь. Молчаливый, угрюмый, чертовски сильный, он вцепился в удачу, как клещ в загривок лося, и работал по семнадцать часов в сутки, не вылезая из шурфа. Одичал в тайге, словно зверь.

Первым его заметил Белый Кин. Взобравшись как-то на сопку, он усмотрел в густом тополевом лесу дымок костра и, не предупредив остальных, подкрался ближе.

Белый Кин долго лежал в кустах, откинув с лица сетку от комаров, и следил за каждым шагом осторожного, как волк, Бориски. Под вечер, шатаясь от усталости, Бориска вылез из шурфа и проделал странный путь: он обошел всю свою территорию, чуть не угодив при этом на мушку винтовки Кина, потом вернулся к шалашу и вдруг пошел прямо на Кина. Не доходя шагов тридцати, Бориска присел у камня, разгреб осколки и вынул из ямы мешок. «Тайник с золотом!» — догадался Кин. Сердце у него застучало. Это же клад…

Бориска высыпал в мешок дневную добычу, положил в яму и завалил камнями. Кин улыбнулся. Вот как бывает! Богатство, можно сказать, само идет к нему в руки. Этим золотишком он уже не поделится с Никамурой. Хватит тому…

Вернувшись к стану, Белый Кин сказал:

— Еще один старатель. Сиднем сидит в шурфе. Оружия при нем вроде нет. Одиночка.

— Пошли, — скомандовал Никамура. Глаза у него жадно вспыхнули.

Бориска не испугался, когда из темноты к костру вышли семеро. Кивнув, словно старым знакомым, он сказал:

— Давай к огоньку, потолкуем о жизни, ребята.

— А вы храбрый человек, — усмехнулся Никамура, усаживаясь. — Чужие люди, с оружием, а вам хоть бы что. Иль не боитесь? Вдруг грабители явились?

— Чего с меня возьмешь, — засмеялся Бориска. — Мешок сухарей… Так я поделюсь сам.

— А золото?

— Где оно, то золото! Вон, в земле. Его еще намыть надо, будь оно трижды проклято.

— Плохо?

— А ни черта нет. Сколько копаю, все без толку.

Бориска отвечал зло, резко. Черные глаза его быстро бегали по лицам. Страшный человек.

Никамура долго, странно глядел на старателя. Тот выдержал взгляд, мастерски сплюнул в темноту.

— Петров, — сказал вдруг Никамура, — возьмите лоток, отмойте две-три пробы из шурфа.

Бориска сжал зубы. Глаза у него сузились, рысьим взглядом он посмотрел на купца.

— Это зачем еще?

— Проверим вашу честность.

Бориска вдруг встал, сжал жилистые кулаки.

— Иди-ка ты знаешь куда… — сказал он Никамуре и, шагнув к Петрову, добавил: — А ну не тронь, не тобой положено, парень.

В ту же минуту ловкой подножкой его сбили с ног и скрутили руки.

— Вот вы какие… вежливые, — прохрипел старатель. — Ну-ну, давай действуй.

Никамура подошел к лежавшему Бориске, спросил:

— Говори, есть золото?

— Пошел к черту! — огрызнулся старатель.

— Если есть, я куплю. Дам хорошую цену. Вот деньги, видишь?

— Гад! — прохрипел Бориска и отвернулся.

Никамура пожал плечами.

Петров с лотком ушел к шурфу. Он долго возился у реки, мыл, разгребал гальку с песком. Двое других светили ему.

— Вот, — сказал он, вернувшись, и показал Никамуре несколько золотников золота. — За пять смывок…

Никамура подержал пробу, обернулся к Бориске, грубо сказал:

— У тебя есть золото. Много золота. Давай сюда. Иначе — крышка. Я шутить не привык,

Бориска молчал.

— В шурф его, — приказал Никамура. — Будешь лежать там, пока не скажешь, где тайник. Или подохнешь.

Старатель сам спрыгнул в шурф. Рук ему не развязали. Бориска злобно ругался, рычал по-звериному.

Прошла ночь, потом день. Никамура приходил к шурфу, садился на край, смачно пил чай, ел мясо, выговаривал пленнику:

— Ведь умрешь с голоду. Ты неразумный человек. Отдай золото, мы уйдем, а ты намоешь себе еще. Оставим тебе продуктов, пожалуйста, работай. К осени снова станешь богатым человеком. А так погибнешь. Ни себе, ни нам.

Бориска молчал, облизывая сухие губы. На потемневшем лице его обострились скулы. Не возьмешь!

На третьи сутки, обессилев от голода и жажды, он сказал Белому Кину, который караулил его с винтовкой:

— Черт с ним, с золотом. Зови сюда мордатого, отдам. Не подыхать же…

Кин беспокойно огляделся. У костра никого не было. Никамура и все остальные разбрелись по тайге. Они искали Борискин тайник. Они могли искать его всю жизнь. Золото Бориски было уже у Кина.

Кин помог пленнику выбраться из шурфа, развязал ему руки. Бориска пошатнулся, попросил:

— Дай воды, невтерпеж…

Кин протянул фляжку. Бориска жадно схватил, запрокинул голову, стал пить. В это время Кин закричал:

— Стой! Стой, Бориска!..

И в то же мгновение выстрелил ему в спину почти в упор. Бориска упал навзничь. Фляга отлетела в сторону. Из горлышка тихо полилась вода.

Через три минуты прибежал Никамура. Нахмурив брови, он поглядел на убитого, потом на Кина.

— Удирать задумал, — сказал Кин, тяжело дыша.

— Кто выпустил из шурфа?

— Я. Сказал, что отдаст. А сам побежал. И вот… Никамура дотронулся носком сапога до головы старателя. Она безвольно мотнулась в сторону. Кин отвернулся. Никамура внимательно посмотрел на него, потом на убитого, приказал:

— Брось эту падаль в шурф.

Уже собираясь в путь, он вздохнул:

— Жаль, что так получилось. Иногда бывает не вредно и промахнуться, Кин…

Белый Кин ничего не ответил. Всю операцию он провел довольно точно. Восемь фунтов золотого песка из тайника Бориски было зашито у него сейчас в широком поясе под брюками. Теперь и он богат. Не одному же Никамуре. В конце концов, он работает, а не шеф.

Все последующие дни Никамура был неразговорчив, угрюм. Никак не мог простить Кину точный выстрел. Верное дело сорвалось. Семеро снова пошли на юг.

Они наугад вышли к реке Бахапче, перебрались через порожистый участок и вскоре очутились на водоразделе. Ручьи отсюда текли уже на юг. Значит, недалеко и море.

Осень позолотила тайгу. По утрам, отяжелев от росы, мягко падали на мшистую землю светло-желтые иголочки лиственниц. Полуденный ветерок шевелил голые макушки деревьев, печально шелестел подсыхающей листвой тополь в долине. Через тайгу тянулись к морю треугольники гусей. Ленивый медведь придирчиво обнюхивал выворот, подыскивая себе логово. В ручьях плескалась запоздавшая кета. Ночью землю прихватывал морозец. Надо спешить.

Семеро спускались к морю. Тайга здесь была гуще, непроходимее, деревья выше, подлесок цеплялся за одежду. Пахло близким морем, свежестью.

Однажды в полдень Кин услышал в лесу человеческую речь, затаился. Совсем близко послышался лай собаки, фырканье коней. Чей-то хмельной голос затянул: «Глухой неведомой тайгою…» Никамура приказал:

— В разведку. Мы останемся здесь.

Вернувшись, разведчики донесли:

— На север пошел большой караван. Мы насчитали шестьдесят лошадей с вьюками, двадцать два человека. Везут палатки, мешки с мукой, инструмент.

— Это еще что? — спросил Никамура. Но ответа не получил. — Экспедиция?..

Он явно нервничал. Утром следующего дня по тропе на север прошел еще один караван. Купец сам видел цепочку лошадей с вьюками. Сердце у него упало. Неужели началось? За золотом на эту землю… О, черт!

Они ускорили шаг, продираясь через леса к близкой теперь Оле. Что их ждет там, в приморском поселке, — на входных воротах Колымы?

Последний раз переночевали в тайге, утром тронулись прямо на солнце. Лес поредел. Пошли обширные луговины. Кое-где стояли стожки сена, заготовленные на зиму. В полдень увидели еще один караван. А вечером, как только стемнело, банда спрятала оружие и рискнула выйти к людям.