Гриша на съемках подходил ко мне с замечаниями единственный раз. Но в результате я тогда все-таки настоял на своем. И после Григорий сказал с характерной для него дикцией: «Все-таки, старик, ты прав». Это был замечательный момент, когда актерский организм, доверившийся своей интуиции, вместе с подтверждением ее правоты получил положительные эмоции. И таких эмоций и разных веселых моментов было достаточно. Я помню, как мы подшучивали над нашим сценаристом, когда он снимался в одном из эпизодов и у него не получалась реплика. Гриша, очень трогательный в камзоле и треуголке, вместе со всеми стоял на балконе, и мы подтрунивали над ним: «Ну, теперь понимаешь, каково быть артистом?» После этого он заявил: «Не буду больше никогда сниматься». В картину кадр с ним вошел, он стоит на заднем плане за Броневым. А фразу, по-моему, кто-то озвучил, тут уж он не стал мучиться.
К двадцатилетию выхода картины на экран мы сделали программу «Возвращение Мюнхгаузена» в Цирке на Цветном бульваре. Сначала мы обсудили эту идею с Марком Рудинштейном, а потом, конечно, Горин подключился, без него мы не могли обойтись. И провести этот вечер в цирке именно он предложил. Мы собрали актеров, снимавшихся в фильме, – Броневого, Чурикову, Ярмольника, Кореневу, – придумали каждому номер. Гриша всех нас так завел, что мы были готовы даже головы в пасть льва сложить. Слава богу, до этого не дошло, хотя риска на самом деле хватало. Инна Чурикова отважилась выступить в роли дрессировщицы тигров, Гриша мужественно читал стихи с удавом на шее, мы с Кореневой улетали в «небо». Отделались в основном повышенной нормой адреналина за исключением Ярмольника, пострадавшего «от рук» ревнивой к чужим аплодисментам обезьяны, которая поставила ему синяк под глаз. На репетиции Гриша меня благословил, но я видел, что глаз у него напряженный: все-таки под куполом высота метров шестьдесят-семьдесят – дух замирает. Конечно, есть страховка – и все равно мысли, что что-то недовинтили, недокрутили, что-то оторвется. К счастью, все обошлось, и действо получилось одновременно и смешным и отчаянным. Может быть, не все удалось так, как нам хотелось, но изначально идея соединить два великих искусства, вплести театральных актеров в цирковое зрелище очень интересна. Она нас так увлекла, что мы потом думали применить ее еще в каком-нибудь другом проекте.
Вообще, по части рождения идей Гриша был очень продуктивен. А поскольку его больше всего увлекал компьютер (Люба в связи с этим шутя говорила, что она просто потеряла мужа), то мы мечтали в будущем придумать нечто необычное, создать зрелище нового типа, которое совмещало бы реальное и виртуальное действие, вывести в зал специальные экраны, подключить Интернет. И я уже даже подумывал идти к Гришке в ученики. Но в итоге компьютерную грамоту так пока и не освоил. На это нужны время, усилия, а мне бы лучше над ролью посидеть.
У каждого поколения есть свои приоритеты, стиль отношений, свой язык, который, с одной стороны, кажется наивным, а с другой – очень мудрым по-своему. Например, манеру нашего общения люди со стороны не всегда могли понять: когда они видели, как Горин, Янковский и Абдулов где-то в сторонке шепчутся или толкаются, как мальчишки, их это удивляло. Мол, что за легкомыслие у известных, солидных людей. А для нас такая легкость и ироничность была нормальной. В любой организации, будь то научно-исследовательский институт или театр, существовал свой «птичий язык», который со стороны казался непонятным.
Раньше мы ежегодно выезжали на гастроли, длившиеся по нескольку месяцев, почти во всех городах устраивали футбольные матчи: сборная «Ленкома» играла со сборной журналистов. По традиции Евгений Павлович Леонов выходил и первым бил по мячу, а Татьяна Ивановна Пельтцер, в роли психологического наставника, болела за нас на трибуне, нередко вставляя при этом крепкое слово. В таких поездках и на съемках возникало особое единение, помогавшее потом выходить на сцену, рождалась аура театра, прекрасней которой ничего не может быть. Это настроение сопутствовало вечерам и капустникам в Доме актера, где рядом тоже собирались родные люди. Гриша на них блестяще выступал, его рассказы зал всегда встречал на ура. В последние годы атмосфера немного переменилась, как переменилось и само время, но, надеюсь, она еще вернется, потому что все хорошее обязательно возвращается.
Этой замечательной атмосферой мне дороги и встречи в Переделкине, на даче нашего общего товарища режиссера Пети Штейна, сына известного драматурга. Сейчас никого загородными хоромами не удивишь, а тогда у них была одна из первых дач в писательском поселке, где почти каждые выходные собиралась потрясающая компания. Застолья получались изумительные, талантливые, с разговорами, с тонким юмором. А Горин за столом – это вообще отдельная тема для разговора, фейерверк остроумия, находчивости, изобретательности. К сожалению, теперь подробности тех бесед восстановить уже трудно (никто же их тогда не записывал, не фиксировал специально), но ощущения настоящего счастья, которое они дарили, я помню до сих пор.
Позже мы вместе с Гришей иногда выбирались на дачу Лени Ярмольника. Но там мужская часть компании разбирала кии, и начиналась игра в бильярд, к которой я их ревновал. Казалось бы, такие люди интересные собрались, хочется поболтать, поговорить об искусстве, посплетничать, а они с задумчивым видом и перепачканными мелом руками ходят вокруг стола и все время шары бьют. Сам я этим никогда не увлекался, а Гриша обожал бильярд и играл замечательно. Он часто появлялся в Доме кино, где собираются игроки из артистической среды, заходил в бильярдный клуб «Ленкома» и считался среди спецов отличным игроком.
Примерно за год до Гришиного ухода мы выезжали вместе в Нижний Новгород смотреть лучшие капустники России. Потом мы сидели рядом с ним на их сборном концерте в Москве, и я видел, как он гордится успехом актрисы, номер которой оценил как лучший на фестивале в Нижнем Новгороде и рекомендовал для сборной программы. Ее выступление произвело настоящий фурор, зал просто падал со стульев от смеха. После этого вечера мы условились, что будем делать нечто подобное и в Сочи на «Кинотавре». Там давно сложились традиции кинокапустников, но подобных живых представлений кинематографическая публика не видит.
Еще одна задумка, которую мы с Гришей хотели реализовать на фестивале, была связана с нашей общей привычкой. У тех, кто курит трубки, существует особое единение. А поскольку Гриша каждый год приезжал на «Кинотавр» и был другом кинофестиваля, которым я руковожу, то мы хотели устроить там вечер трубочников. Собрать компанию, взять лучшие табаки, сесть за столом, пофилософствовать о жизни, о кино. К сожалению, мы не успели это осуществить. Гриша знал толк в трубках, был вместе с Ширвиндтом одним из первых трубочников в театральной среде. В последние годы у нас появились прекрасные английские табаки, которые сменили популярное в советские времена «Золотое руно». Одно время Гриша отказался от старой привычки, но, когда мы с ним встречались, он ревнивым глазом следил, как я достаю трубку, и просил: «Ну, покури возле меня, покури». А потом не выдержал и снова вернулся к трубке.
О том, что Гриши не стало, мы узнали в последний день фестиваля. Народ готовился ехать в аэропорт, все собрались возле автобусов. Мы с Марком Рудинштейном провожали отъезжающих. И я заметил, как у стоявшего неподалеку Виталия Игнатенко, руководителя ИТАР – ТАСС, который звонил по мобильному в свои службы узнать, что там происходит, вдруг поменялось лицо. Он спросил: «Что-что-что? Перепроверьте и перезвоните мне». Я подумал, мало ли разных дел, о которых ему могут доложить, и не стал задавать вопросов. А спустя несколько минут ему дали подтверждение, что Григорий Горин умер.
Мы с Гришей созванивались каждый день в течение фестиваля. И я его набирал, и Рудинштейн, и он тоже нам звонил. Все время спрашивали, когда его ждать в Сочи. Он отвечал: «Ну, может, на закрытие приеду. Что-то Люба себя пока неважно чувствует». И вот 14 июня «Кинотавр» закрывался, а в ночь с 14-го на 15-е все это произошло.
