На третий день пришло письмо, но не от него. Письмо было доставлено на рассвете молодым человеком, тотчас же удалившимся. Эмма вскрыла его и заплакала при виде знакомого почерка. В письме же было всего несколько фраз.

«Эмма, мне сказали, что ты потребовал а доказательств того, что я жив. Будь у меня выбор, я бы не стал это писать, но предпочел бы, чтобы ты считала, что я умер. Разумеется, они прочтут это мое письмо. Поэтому я не могу сообщить, где нахожусь. Мне также было велено предупредить тебя, чтобы никому не говорила, что я тебе написал.

Было бы лучше, если бы ты забыла, что прочла его, дорогая Эмма. Я оказался здесь из-за собственных не оправдавшихся амбиций, и я не хочу, чтобы и твое будущее было загублено.

Ты остаешься в моем сердце, и мое единственное утешение сознавать, что ты в безопасности. Продолжай оставаться невредимой хотя бы ради меня.

Роберт».

Как похоже на брата! Он предупредил ее об опасности и совершенно не думал о себе. Но она обязана была о нем заботиться. И теперь, узнав, что сердце не обманывало ее последние два года, Эмма твердо решила, что купит ему свободу.

Тотчас распорядившись, чтобы для нее заложили карету, Эмма попросила мистера Диллона отвезти ее к Кассандре. Подруга же сразу поняла: произошло что-то чрезвычайно важное. Она заставила Эмму сесть и стала ее расспрашивать.

— Господин Вернер согласился предоставить нам на продажу коллекцию графа, — ответила Эмма. — Мне нужна твоя помощь в организации большого предварительного показа. Я хочу, чтобы этот показ стал самым лучшим из всех, что были до сих пор.

— Я уверен, что мисс Фэрборн не замешана ни в чем для нас интересном, — заявил Дариус. — Но ничего не могу сказать в пользу Мариэль Лайон.

Граф представил друзьям свой отчет за сигарами, у себя в библиотеке. Эмбери кивнул с важным видом и проговорил:

— Рад это узнать.

— Не замешана? Но как же так? — спросил Кендейл, пристально глядя на друга. — То есть я хочу спросить: почему ты так уверен, что она ни в чем не замешана?

— Я расспросил Таррингтона, — ответил граф. — Спросил, имеет ли он основания думать, что за ней следят. Он ответил, что это первая ее поездка на побережье в этом году. И сказал, что нет никаких данных о ее возможной связи со шпионами. — Это все, что ему удалось выжать из Таррингтона, когда он снова увиделся с ним уже перед отъездом из Кента. А о беседе с Эммой Таррингтон так ничего и не сказал — заявил, что будет держать слово, которое ей дал.

— Ладно, хорошо… Если уж король контрабандистов ручается за мисс Фэрборн, то кто я такой, чтобы ее подозревать? — пробурчал Кендейл.

— Оставь ее в покое! — потребовал Дариус. — Не следи за ней. И пусть твои люди тоже оставят это занятие.

— Я и не следил за ней. Я возложил эту обязанность на тебя.

— Черт тебя возьми, Кендейл! Не принимай близко к сердцу то, что я говорю. Пожалуйста, обрати свое внимание… на что-нибудь другое.

Тут Эмбери осведомился:

— А что ты сделал с судном, которое задержал Таррингтон?

— Предоставил его Таррингтону. А шпиона прихватил с собой. Теперь он гость министерства внутренних дел, — ответил Дариус.

— А может, он вовсе не шпион? — усомнился Эмбери.

— На самом судне не было почти ничего, представляющего ценность. Всего лишь четыре бочонка бренди, чтобы создать видимость, что цель путешествия — торговля. Четверо других беженцев насмерть перепуганы тем, что оказались гостями министерства внутренних дел за компанию с этим. Что же касается человека, о котором идет речь, то при нем не оказалось никаких личных вещей. Именно это и вызвало подозрения Таррингтона. Ну кто, решив бежать из дома без надежды вернуться, не захватит с собой ни одной ценной или памятной вещицы?

— Тебе просто следовало его повесить, — заметил виконт.

— У нас пока еще есть правительство, Кендейл, обладающее правом решать, стоит ли вешать человека. А мы с тобой такого права не имеем, — проговорил Эмбери с некоторым раздражением. — Твоя кровожадность по отношению к французам — вот причина, по которой мы не допускаем, чтобы ты действовал по своему разумению. Нам вовсе не хочется пойти под суд по обвинению в убийстве.

Очевидно, слово «кровожадность» охладило пыл Кендейла, и он, насупившись, промолчал. Эмбери же расплылся в улыбке и, повернувшись к графу, добавил:

— Хорошо, что ты посетил побережье, Саутуэйт. Таким образом ты избавил меня от новой поездки туда.

Дариус молча кивнул. Он то и дело вспоминал об Эмме, которую не видел с того момента, как ее карета отъехала от его дома в Кенте. Ему пришлось отложить возвращение на два дня, так как он был занят перевозкой пассажиров с сомнительного судна. Вернувшись вчера домой, он принялся просматривать почту в тщетной надежде обнаружить на одном из конвертов ее почерк. Но чего он, собственно, ждал? Что она ему напишет? Что согласится принять его предложение? Но ведь это предложение было вызвано чувством долга, а Эмма не из тех женщин, которые принимают такие предложения.

— От всех этих обязанностей я чувствую себя постаревшим, — в задумчивости изрек Эмбери, наливая себе вина. Он посмотрел на графин, затем на Дариуса. — А ведь это — французское вино…

Взглянув на свой стакан, Кендейл с усмешкой сказал:

— Пусть и французское. Ничего не имею против.

— И вообще мы должны как-нибудь развлекаться, пока не забыли, как это делается, — подхватил Эмбери. — Может быть, нам всем стоит отправиться на бал к Пенхерсту? Кто-нибудь из вас приглашен?

Дариус был приглашен. По возвращении домой он обнаружил приглашение от Пенхерста, однако не знал, стоит ли ехать. Потому и молчал. Эмбери же рассмеялся и заявил:

— Итак, решено: мы поедем туда! Ради тебя, Кендейл. Только надо научить тебя улыбаться, чтобы ты выглядел более или менее презентабельно. Я представлю тебя некоторым молодым леди, которые, как гласят слухи, находят тебя привлекательным в каком-то смысле.

— Я не ищу жену, — пробурчал виконт.

— А они не ищут мужей, потом что уже обзавелись ими.

Все трое рассмеялись. И Дариуса снова посетили мысли о его собственном бальном зале и о женщине, никогда не танцевавшей в подобном помещении, но зато сладостно обнимавшей его под огромной люстрой этого зала.

— Вот и он, — проговорила Кассандра взволнованным шепотом. — Не могу поверить, Эмма, что мы своего добились.

Эмма тоже не могла в это поверить, но свидетельство ее успеха уже входило в двери аукционного дома в лице господина Людвига Вернера, ступавшего с привычной воинской выправкой. Он приблизился к ним и поклонился. Обедайя же согнулся в поклоне еще ниже.

— Мы чрезвычайно польщены тем, что вы доверяете нам коллекцию графа, — сказала Эмма. — Для нас это высокая честь, и мы вас не разочаруем.

Герр Вернер поднял руку, и тут же группа графских слуг принялась вносить полотна.

Эмма нервно облизала губы и подошла к Обедайе.

— Тициан, — прошептала она, когда перед ней предстала большая картина с изображением мифологической сцены.

— Какой великолепный Тициан! — громко воскликнул Обедайя.

Герр Вернер кивнул и снисходительно улыбнулся.

— А вот Джиованни Беллини, — прошептала Эмма, увидев следующую картину.

— Ах, Беллини! — воскликнул Обедайя, радостно хлопая в ладоши. — Думаю, это лучший из всех его портретов. Это ведь венецианский дож, не так ли, господин Вернер?

— Похоже, что это Рембрандт, но под вопросом, — зашептала Эмма, когда перед ними промелькнула сцена, изображающая эпизод из Ветхого Завета.

Обедайя подал знак слугам, чтобы те остановились. Он долго вглядывался в полотно, затем махнул рукой, давая слугам понять, чтобы продолжили демонстрацию других картин.

Так продолжалось с полчаса, и за это время они успели бегло просмотреть двадцать пять полотен. Потом картины прислонили к стене демонстрационного зала, с тем чтобы позже их оценить.

А затем в зал вошли трое солдат, и господин Вернер спросил: