— Я ничего не имею против того, чтобы ты носила ожерелье, Анна, если ты уверена, что это ему приятно…

— Мне ли это приятно, ему ли, но я поклялась, что эта вещь всегда будет при мне.

— Ты подвергаешь себя опасности.

— Какой?

— Это совершенно ясно, — сказала Руфь. — Со смерти нашей матери ты не можешь носить ожерелья, и не думаешь ли ты, что оно не возбудит внимания при дворе?

— В этом можешь быть вполне уверена, — продолжал Валентин. — Не говоря уже о редком достоинстве камней, античная форма ожерелья обратит на себя взоры всех. Если бы королева или кто-либо другой спросил, как оно досталось тебе, что бы ты ответила?

— Я скажу, — зардевшись, ответила Анна, — что оно досталось мне от одного… одного… далекого друга. Это правда, и не может скомпрометировать меня.

— А Леопольда и того менее. Во всяком случае, найдут странным, что до сих пор ты не носила его, будут мучить тебя расспросами, мало ли что станут предполагать… Ожерелье это будет источником многих неприятностей.

— Я сумею перенести их, лишь бы сдержать данное Леопольду слово! Если участь его настолько тяжка, как ты предполагаешь, Валентин, то, как друг его, я столь же глубоко сочувствую ему, как и самой себе!

Она зарыдала и ушла из комнаты.

Если бы Леопольд мог предвидеть, что встреча его с Эйкштедтом хотя не возвратит ему потерянную любовь Анны, но откроет ее сердце для сострадания, горе его в некоторой степени уменьшилось бы. Но не так было в действительности. Опасение, не случилось ли бы чего с Елизаветой во время его отсутствия, так же как и трудность службы, принятой им на себя, с равной силой тяготили его. В нем жило нечто вроде предчувствия, что Бог позволит ему совершить подвиг, который не только поставит его выше всякого порицания, но, быть может, заставит Анну с гордостью взглянуть на забытого друга своей юности.

28-го августа, вечером, в гостиницу «Белый Медведь» явился секретарь Уолсинхэма, Рори, и вручил Леопольду письмо к лорду Гундстону, заявив, что его превосходительство надеется, что на следующее утро Леопольд отправится в путь.

Оставив лишние пожитки в гостинице, фон Ведель 29-го августа в полдень отправился в дорогу. Кроме Гольца, в путешествии приняли участие Ганс фон Трота, молодой саксонский дворянин, один баварец, по имени Сигизмунд фон Гансберг, кельнский купец Иоганн Вахендорф, слуги Леопольда, переводчик и живописец Ванборг. В точности руководствуясь инструкцией, Леопольд отправился указанным ему путем на Гентингтон, Петерборо, Стамфорт и Донкастер. 3-го сентября прибыли они в Нодаллертон, а три дня спустя — в Бервик.

С каждой станции путешественникам давали конюха, который служил им проводником и вместе с тем приводил обратно коней на станцию. 30-го августа, когда они отправились из Куннеля в Петерборо, конюх с таинственным видом подъехал к Леопольду и при помощи переводчика вступил с ним в следующий разговор.

— Милорд, — вполголоса сказал он, — здесь представляется удобный случай для небольшой поездки.

— Что такое!

— Если вам угодно съездить туда, где видна эта башня… Всего полчаса езды… Быть может, вы хотите поговорить с кем-нибудь?.. Дело возможное.

— Башня эта принадлежит какому-нибудь старинному замку, полагаю, — небрежно сказал Леопольд.

— Да, сэр. Это Фотерингей-Кестль… Если вам угодно отправиться незаметно, то съездить туда можно из Петерборо, хотя это будет и подальше… В три часа можно обернуться туда и обратно.

— Я вас не понимаю, друг мой? Что особенного в этом Фотерингее? Кого я увижу там?

— Гм-гм-гм! Не думайте, ваша милость, что я такой уж осел… Я знаю, что вам хорошо известна особа, сидящая там за железными решетками, и что для вас важнее взглянуть на Фотерингей и на леди, чем ехать дальше в Шотландию.

— Взглянуть на леди за железной решеткой? — спросил Леопольд. — Разве это возможно?

— За ней не так строго наблюдают теперь. Мы можем незаметно пробраться туда, тем более, что мой зять состоит там в должности привратника. В это время она, обыкновенно, гуляет по саду и если вы желаете сообщить ей что-либо приятное, то никто, кроме нее, не услышит этого.

Ведель побагровел и охотно потянул бы хлыстом этого бездельника, однако он преодолел себя.

— Значит, ее часто навещают друзья?

— Что ж, человек не без сердца, да и очень уж жалко бедную леди!

Леопольд схватил поводья коня конюха.

— Это не ты придумал, мерзавец! Тебя подкупили! Я или отдам тебя под суд в Петерборо, как шпиона Марии Стюарт, или вот тебе десять червонцев, скажи имя достойного джентльмена, поручившего тебе сделать мне это милое предложение. Переводчик, вы мой свидетель!

— Господа! — сказал побледневший конюх. — Не делайте меня несчастным, сэр! Два дня тому назад сэр Друмонт Дрюри потребовал меня к себе и посулил мне тридцать червонцев, если я заманю вас туда и если он застанет вас у нее.

— А! Значит, ловушка! — подумал Леопольд. — Хорошо! Вот твои деньги, да скажи тому господину, что в Англии гораздо больше глупцов, чем у нас на материке.

По делам такого рода вы должны обращаться к англичанам!

Ясно, его хотели испытать при английском дворе, и чем менее считал Леопольд королеву способной на столь низкую уловку, тем больше казался ему Уолсинхэм способным на это. Проезжая через Дархем и Нортумберленд, Леопольд, к своему изумлению, заметил, что как в гостиницах, так и на большой дороге люди всякого звания обращались к нему с лукавыми вопросами, вроде следующих: не на Петерборо ли ехал он, не останавливался он в пути и не посещал ли известное место? Все ли там спокойно, нет ли чего нового, быть может, в Лондоне опять зашевелились? Он замечал какую-то скрытность в северных англичанах, в особенности в Нортумберленде и, поскольку герцог нортумберлендский Томас Перси недавно был казнен в Лондоне за государственную измену, обстоятельство это в связи с подобного рода вопросами возбудило в Леопольде подозрение, что католики опять что-то затевают.

6-го сентября Леопольд был у ворот Бервика и едва он назвался, как его тотчас же провели под конвоем в гостиницу, а оттуда, вместе с переводчиком в дом губернатора. Приемная была переполнена офицерами, писцами и всякого рода должностными лицами. Через минуту явился секретарь милорда губернатора и сказал:

— Его превосходительству угодно принять рыцаря фон Веделя!

Генри Карр лорд Гундстон был статный мужчина лет тридцати, совмещающий в своей личности тип ловкого государственного деятеля и счастливого воина. Он мог бы возбуждать симпатию, если бы в глазах его не выражалось что-то неискреннее.

Он радушно приблизился к Леопольду и взял его за руку.

— Извините, если вас приняли несколько полицейско-военным образом. Мы живем здесь на границе, в постоянной готовности к войне, с одной стороны, приходится сдерживать католиков на юге, с другой — наблюдать за нашими голоногими соседями за Твидом. Не пользуйся я столь великим доверием моей благородной повелительницы, не требуй это благо Англии — и кой черт захотел бы быть губернатором Бервика! Пожалуйте ваш паспорт, и затем я скажу, насколько могу служить вам.

— Вместе с этим имею честь вручить вам письмо сэра Уолсинхэма и надеюсь, что вы поможете мне исполнить возложенное на меня поручение.

— Будьте в этом уверены.

Гундстон посмотрел паспорт и затем погрузился в чтение письма статс-секретаря.

— Заключая по числу, выставленному в этом письме, вы ехали с большой поспешностью, — сказал лорд Гундстон. — Не заметили ли вы во время пути чего-либо, достойного внимания?

— В некоторой степени, милорд! Но я полагаю, что замечания мои я должен изложить в донесении ее величеству.

— Разумеется! Мой вопрос относится лишь к тому, что вы могли заметить в графствах Нотумберлендском и Дархемском. Принимая во внимание случившееся в январе гнусное покушение на жизнь королевы и слухи, ходившие на севере Англии, мы опять стоим на пороге нового восстания.