Они пожали друг другу руки, после чего Уолсинхэм вежливо проводил Леопольда до дверей, сказав:

— Желаю, чтобы в Шотландии вам было не хуже, чем у нас.

— Вы отправляетесь в Шотландию?! — вскричал Эйкштедт. — Милорды, — обратился он к англичанам, — на долю моего соотечественника выпало неслыханное отличие, он получил королевский паспорт в Шотландию! Пойдем, пойдем! — продолжал Эйкштедт. — Куда бы вы не приехали, в Штеттин ли, в Лондон ли, — вам постоянно предшествует непредвиденное!

С этими словами Эйкштедт взял Леопольда за руку и они вышли из Аслей-Галля.

— Окажите мне честь занять место в моей шлюпке, — сказал Эйкштедт.

Хотя Леопольд и надеялся встретить при дворе Анну и ее брата, но ему и не снилось, чтобы Эйкштедт принял его с таким радушием.

— Я не надеялся встретить вас здесь, господин фон Эйкштедт, — сказал Леопольд. — Во всяком случае, очень рад, что годы не вполне изгладили меня из памяти вашей.

— Во всех отношениях это было бы трудно, любезный рыцарь. Позвольте мне один вопрос: когда вы думаете отправиться на север?

— Через несколько дней, как только познакомлюсь с Лондоном. По-видимому, в приемной статс-секретаря очень удивлялись моей поездке в Шотландию.

— Чрезвычайно! Старинная национальная вражда между англичанами и шотландцами, всегда сопровождаемая кровавыми раздорами, достигла теперь высшей степени, вследствие религиозной и политической вражды, а раздоры между Елизаветой и Иаковом до того невыносимы, что опасаются, как бы последнему не вздумалось пристать к какой-либо партии и подыскать предлог для явного разрыва. Поэтому вы не должны изумляться, если мы, политики, подумали, что вы путешествуете не для одного только удовольствия, но и по поручению ее величества.

— Мне очень жаль, господин фон Эйкштедт но вы ошибаетесь, и, дабы сохранить истину я попросил бы вас повторять везде, что единственная причина настоящей поездки заключается в моей жажде к познаниям и в известной доле, страсти моей к путешествиям. Кажется Уолсинхэм расспрашивал вас обо мне?

— Разумеется, и я сообщил ему все, что мне известно хорошего о вас Вы возвратитесь сегодня в Лондон?

— Разумеется. Я почти не видел еще Лондона.

— И вам неизвестно, когда вы возвратитесь?

— Могу ли я знать это?

— Гм… гм! Конечно, вам неизвестно также, долго ли вы пробудете в Лондоне?

— И того менее господин фон Эйкштедт. Но я твердо знаю — и Леопольд пристально посмотрел на Эйкштедта — что ни с кем я не стану искать сближения и что мой приезд не имеет никакой тайной цели.

— Я хорошо понимаю вас господин фон Ведель и не премину объяснить лицам, которые могли бы быть такого мнения всю неосновательность их предположений. Надеюсь однако, что в сердце вашем настолько еще сохранилось прежней дружбы, существовавшей некогда между нашими семействами что вы позволите мне обратиться к вам с вопросом неужели вы хотите состариться среди этих треволнений и страсти к приключениям и не разумнее было бы если бы при вашем богатстве и обширных имениях вы возобновили бы ваш древний род и успокоились в наследии предков ваших?

— Я не знаю, зачем вы говорите мне это Эйкштедт. Но коли уж спросили то раз и навсегда я отвечу брату Анны Вы советуете мне жениться и притом не на вашей сестре! Будет ли от этого Анна счастливее — решайте сами. Но я никогда не женюсь, никогда не успокоюсь и не поселюсь в Кремцове!

— Это весьма прискорбно Леопольд. Как ни сожалею я о вас по отношению к Анне, но не будучи в состоянии оправдать происшедшее между вами я все-таки уважаю ваш характер ваши качества и энергию, всегда воодушевлявшие вас. Если бы письмо Ахмета прямо с корабля попало в мои руки если бы я один знал его содержание то клянусь вам, я сжег бы его, и вы были бы счастливы с Анной!

— Благодарю вас, Валентин, за такое великодушие. Хорошо ли поступила Анна, осудив меня на основании письма Ахмета — предоставляю это решение Богу! Если бы Анна могла предвидеть ужасные последствия этого, то, наверное, она опомнилась бы и скорее простила бы заблудшему, чем повергла его в бездну, из которой никогда ему не выбраться.

— В бездну? Что хотите вы сказать этим?! — воскликнул Эйкштедт.

— В бездну эту, достаточно глубокую, чтобы навеки разлучить меня с Анной. Если бы даже она снова полюбила меня, то я не считаю себя достойным обладать ею! Не имей я последней высокой цели, жизнь моя была бы бесполезна и безотрадна.

— Следовательно, это цель политическая?

— Скорее религиозная, скорее — это завет принца Оранского! Ничего больше не скажу я.

— Увижусь ли с вами при дворе после вашего возвращения?

— Надеюсь. Но поскольку трудно избежать, чтобы сестра ваша не увидела меня при дворе, то скажите ей, что она может быть совершенно спокойна насчет моих намерений из-за моего собственного убеждения, что я недостоин ее. Прекратим, однако, этот разговор. Расскажите мне что-нибудь о Лондоне и дворе Елизаветы.

Бездна, в которую, по словам Леопольда, Анна повергла его, — было безумное путешествие в Испанию. Раз подпав под власть Филиппа, раз запутавшись в сетях и кровавых замыслах Рима, Леопольд подвергнул позору свою честь и имя и мог считаться наемным убийцей Рима. Куда бы он ни прибыл, что бы ни делал он, как ни рекомендовал его сам принц Оранский, но все это еще больше навлекало на него подозрений, что он замышляет одни лишь интриги и его прямодушие только маска, служащая ему для выполнения злодейских замыслов. Чувства эти всею тяжестью своею лежали на нем со времени аудиенции у Уолсинхэма. Поездка в Шотландию не извлекала занозу из уязвленной гордости и дворянской чести Леопольда, его не допускали к Елизавете из опасения, чтобы он не попытался исполнить поручение Филиппа. Он считал поездку в Шотландию только уловкой со стороны Уолсинхэма и королевы и благовидным предлогом удалить его, Леопольда, с тем, чтобы он не мог открыть заговор Бабингтона. Но он твердо был убежден в существовании заговора, разоблачение которого могло служить единственным доказательством его преданности и чести.

В день аудиенции у Уолсинхэма Валентин фон Эйкштедт возвращался около пяти часов в Лондон и по нему было заметно, до какой степени его ум был занят беседой с человеком, любившем сестру его, которая, в свою очередь, тосковала по Леопольду, как ни старалась она скрывать это.

Руфь и Анна вышли к нему навстречу.

— Друг мой, — сказала первая, — что это ты так поздно сегодня из Хэмптонкорта?

— Двор на восемь дней уехал в Аслей, путь не близкий, душа моя.

— Ты что-то очень серьезен, — сказала Руфь. — Уж не привез ли ты дурных вестей?

— Этого сказать нельзя, но вести мои странны и невеселы. Я виделся с одним старым знакомцем из Померании.

— Из Померании? Боже мой, да кто же это?

— Леопольд фон Ведель.

— Леопольд?!

Анна вздрогнула и сильно побледнела.

— Не тревожься, Анна, — сказал Эйкштедт. — Ты не увидишь его, потому что Леопольд уезжает в Шотландию.

— Но он возвратится, — сказала Анна, — и раз он знаком с Уолсинхэмом, то, наверное, представится ко двору.

— Вполне возможно. Но насколько мне известны его намерения, Леопольд не сделает попытки для сближения с тобой. Он говорил, что если бы ты даже простила его, он считает себя недостойным видеться с тобой.

— Что хочет он этим сказать?

— Я этого не знаю, Анна. Должно быть, он находится в таком положении, которое — будь вы жених и невеста — заставило бы его возвратить тебе обручальное кольцо.

— С какого времени и как давно он находится в таком положении? — вскричала Анна.

— С того времени, как покинул он Кремцов, четыре года тому назад.

Анна села и закрыла лицо руками.

— Он просил тебя только об одном, — нежно сказал Валентин, — если в тебе и погасла любовь, то сохрани, по крайней, мере к нему чувство дружбы.

Слезы наполнили глаза Анны.

— Да, я сохраню к нему чувство дружбы, и, верная моей клятве, по возвращении его, снова стану носить при дворе подаренное им ожерелье. Пусть он знает, что я не забыла его! Каким горестям я иду навстречу! Бесполезные горести бесполезной жизни!