— Теперь мы всегда будем вместе, — прошептал он, задыхаясь от переполнявших его чувств. — Обещаю тебе.

— Всегда? — девушка заглянула ему в глаза.

— Всегда, — утвердительно кивнул он в ответ. — Всю жизнь. Вечно.

— Вечность, — Ольга как-то странно вздрогнула, и отвела взгляд. — Это слишком долго.

— Не понял, — Евгений был слишком воодушевлён, и машинально отреагировал на эту странную фразу, как на простую шутку.

— Ведь это очень, очень большой срок, — её руки соскользнули с него.

На месте тёплых прикосновений тут же появился неприятный холодок.

— Вовсе нет.

— Ты не понимаешь. Ты не хочешь понять.

— Подожди. Куда же ты?

— Я должна… — Ольга освободилась от его объятий, и стала отступать назад.

Теперь Евгений заметил, что свет в зале начал темнеть, и тьма эта сгущалась по мере отдаления девушки.

— Что ты должна? Что случилось? Что я сделал не так?

— Ничего. Всё было замечательно, до того как ты… Ах, не обращай внимания. Забудь и выкинь.

— Постой! Объясни же мне, наконец, в чём причина? Ты же говорила, что любишь меня.

— Говорила.

— Тогда в чём дело?

— Понимаешь, есть вещи… Которые имеют для меня большое значение… Которые для меня не просто слова, понимаешь? Они определяют мою судьбу. Это очень важно, и очень сложно. Так сразу и не объяснить. Суть этих вещей принципиально влияет на мой выбор. А для тебя они не имеют такой значимости. Потому, что ты живёшь в другом мире…

— Научи меня понимать эти вещи!

— Это невозможно.

— Для нас нет ничего невозможного!

— Это только слова.

— Я сделаю всё, что ты пожелаешь! Ради тебя я готов на всё, на всё! Ради тебя одной! Ты — моя жизнь. Ты — моя любовь. Я не могу без тебя!

Ольга не произнесла более ни слова. Лишь печально вздохнула. Бросив взгляд на её кулон, Евгений с пронзительной болью в сердце разглядел миниатюрный портрет, изображённый на нём, и понял, что там запечатлён совершенно другой человек. Заметив это, девушка сочувственно моргнула, словно хотела кивнуть, но сработали одни только веки.

— Почему? — пролепетал Евгений, чувствуя, как ноги его подкашиваются. — Зачем всё так?

Он пытался найти поддержку, точно в горячке скользя мечущимся взглядом по окружающей его толпе сочувствующих лиц. Вроде бы таких родных и близких, но, вместе с этим, как ни парадоксально, таких отчуждённых и далёких. Словно это были болванчики из кукольного театра. На лицах друзей застыло искреннее понимание, но он, давно научившийся видеть напрямую нутро, изнанку, натыкался взглядом лишь на череду умело нарисованных масок. Маски совершенно непритворно сопереживали ему. Но там, под ними, в глубине прорезей для глаз, светилась совершенно чужая жизнь. Посторонняя судьба, которую не волновал ни он, ни его проблемы.

Каждый думал о чём-то своём, и у каждого были такие же, личные, индивидуальные заботы и мечты. У кого-то поменьше и поскромнее, у кого-то — пообширнее и поярче, но у каждого была своя дорога, не попутная с ним, с Евгением, застрявшим на каком-то дурацком перекрёстке, посреди тумана. Он и раньше догадывался об этом. Но если раньше такие мысли вызывали в его душе злость и обиду, то теперь какая-то новая, и поразительно простая истина открылась его душе. Злиться и обижаться на этих людей было бессмысленно, как бессмысленно было обижаться на осень, сменяющую лето, или на ночь, сменяющую день. Проблема крылась не в них, а в нём самом. Их жизненные приоритеты были расставлены правильно, как положено людям, по издревле установленным стандартам и параметрам. Это он выпадал из общей канвы, и упорно не желал это признавать. Потому что каждый человек в душе стремится выделяться из серой массы, но при этом, в силу природной стадности, не хочет становиться слишком уж индивидуальным, так как эта абсолютная индивидуальность переведёт его в разряд чужих. То бишь, изгоев.

Пока Евгений размышлял об этом, Ольга таяла в снопе белого света, лившегося откуда-то с потолка. Её исчезновение было столь несообразным, что в душе у него образовалось какое-то странное слепое пятно, вызывающее вполне знакомое ощущение, которое люди испытывают, когда их прерывают в процессе чего-то увлекательного. Например, когда кино останавливается на самом интересном месте, или же телефон отключается на половине занимательного разговора.

Эта недоделанность, незавершённость чего-то важного, значимого, явно и напористо требовала сатисфакции. Евгений остро чувствовал, что вечер никоим образом не должен закончился так беспощадно. Любыми средствами необходимо во что бы то ни стало завершить его достойно.

Догнав Ольгу, он выбросил вперёд руку, желая схватить её за плечо, и от этого прикосновения воздушный силуэт девушки разлетелся в разные стороны миллионами крохотных светлячков. Пальцы сомкнулись на пустоте, и сжались в хрустнувший суставами кулак.

— Ты не можешь меня покинуть! — закричал Евгений, волной разогнав светлячков. — Оля!

По толпе гостей прошёлся робкий рокот голосов.

— А вы чего пялитесь? — скорчив мучительную гримасу, зыркнул на них Женя. — Чего вы ждёте? Какой от вас прок? Тоже мне, друзья называются. Вы — не друзья. Вы — пустышки! Куклы!!! Вас дёргают за нитки, как марионеток, а вы прыгаете, прыгаете. Прыг-прыг-прыг! (Он, кривляясь, попрыгал на месте) И вам плевать на это. Выбираете кукольный театр, вместо школы, жалкие вы Буратины. Биороботы, отрабатывающие свою дурацкую программу. Ради чего? Ради кого?! Друзья… А что вы сделали для дружбы? Что вы сейчас для неё делаете? Я до последнего пытался собрать вас вместе, сплотить, сделать командой, одной большой семьёй. А вы? Что сделали вы? Кто-нибудь из вас пытался помочь мне? Кто-нибудь пытался найти меня? Спасти меня, пытался кто-нибудь?! Неблагодарные эгоисты. Идите вы к чёрту!

Гости вздрогнули, и отшатнулись от него. Их маски приобрели растерянный и обескураженный вид. Кто-то пытался успокаивать его, кто-то надувался, кто-то с улыбкой крутил пальцем у виска.

— К чёрту, я сказал! — сорвался на крик Евгений, и образы друзей начали по очереди рассыпаться, разлетаясь беспорядочным ворохом старых фотографий.

Всё тепло, вся радость запечатлевшихся в памяти моментов, связанных с друзьями, успевших за долгое время назреть каким-то глубоким подкожным нарывом от понимания того, что вернуть их, как и детство, уже невозможно, вдруг разом вышли наружу в виде необычной, мазохистски приятной боли. И рассеялись. Словно рассудок заблокировал эту боль, ампутировав воспалённый сегмент сознания.

Пиная ворохи фотографий, кучками сваленные на полу, Евгений подошёл к трону, и посмотрел в лицо застывшей на нём императрицы. Та, казалось, дремала, низко опустив голову.

— Мама, — позвал он её.

Но та не просыпалась. Тогда он осторожно коснулся её руки. Кисть оказалась холодной как лёд. С ужасом, Женя отдёрнул руку. Скипетр выпал из окоченелых пальцев матери, и со звяканьем укатился за трон.

Позади послышались звуки приближающихся шагов.

— Рано или поздно, это должно было закончиться, — донёсся до его слуха равнодушный голос Хо. — Хорошего понемножку.

— Это ты? Это всё ты?! — гневно обернулся к сумеречнику Евгений.

Хо спокойно приблизилось. Теперь оно имело свой традиционный облик высокого чёрного гуманоида с длинным хвостом, с шишковатой головой, с выпирающими вперёд челюстями, и зелёными глазами-блюдами. Сколько раз Женя видел его таким, но никак не мог привыкнуть к этому простому, и в то же время необычайному, первобытно-страшному образу, заставлявшему поджилки трястись, точно от разрядов тока.

— Да. Это всё я. Теперь ты доволен? — спросило оно.

— Было отлично, пока ты всё не испортило. Зачем ты остановило эту иллюзию? Кто тебя просил?

— Никто. Я не видело целесообразности в её продолжении.

— Не видело целесообразности? Ты всё так здорово придумало с этим балом, костюмами! Собрало всех самых дорогих мне людей! Ты заставило меня вновь поверить в красоту жизни, и потом всё отобрало. Зачем?!