Не желая конфузиться в третий раз, Женя прекратил попытки трюкачества и бросил мяч Ангелине. Та без труда поймала его. Покидала из руки в руку, и сделала обманный бросок. Подпрыгивая, мяч покатился по полу, и мальчик побежал за ним, поймав только возле самой стены. Ему сразу же захотелось ответить подобной обманкой, но хитрая Ангелина, казалось, предугадывала все его движения наперёд, с лёгкостью принимая любые, даже самые безнадёжные подачи. Вскоре им надоело кидать мячик, и игра постепенно превратилась в пятнашки. Раскрасневшиеся, визжащие и хохочущие до слёз, они носились друг за другом вокруг стола. Казалось, счастью их не было предела.

Но вдруг, на самом интересном этапе, игра оборвалась, словно кто-то взрослый, невидимый и самый главный, неслышно указал им на время.

Ангелина остановилась как вкопанная, запалёно дыша, и время от времени хихикая в промежутках свей одышки. Женя не сразу сумел остановиться, и по инерции продолжал трясти её, не обращая внимания на отрицательные жесты.

Пару раз он отбегал в сторону, надеясь, что она побежит следом, но девочка больше не собиралась играть с ним. Вместо этого, она, приведя в порядок сбившееся дыханье, подошла к столу, и принялась утрамбовывать вещи в раскрытый чемодан.

— Давай ещё поиграем? — мальчик наконец сообразил, что игры закончились.

Ему так хотелось продолжения, что сдаваться он не собирался, решив во что бы то ни стало спровоцировать подружку на новую игру.

— Всё-всё. Хватит, — ласково ответила Ангелина тоном старшей сестрёнки.

— Не хватит! Давай!

— Жень. Я бы очень хотела с тобой ещё поиграть, но не могу.

— Почему?

— Потому что мне пора собираться.

— Куда?

— В путешествие.

— В какое ещё путешествие?

— В очень долгое, трудное и захватывающее.

— А можно мне с тобой?

— Извини, нельзя.

— Почему?!

— Потому что ты ещё маленький.

— Я уже не маленький!

— Нет, маленький. Это путешествие будет опасным. Очень опасным! — девочка сделала страшные глаза, и пошевелила скрюченными пальцами, изображая когти. — Оно не для малышей. Так что, не обессудь.

— А тебе обязательно надо отправляться в это путешествие прямо сейчас?

Ангелина виновато кивнула.

— А зачем тебе вообще надо куда-то отправляться?

— Я очень люблю путешествовать. Я непоседа. Когда у меня «чемоданное настроение» — ничего не могу с собой поделать. Не могу жить без приключений.

— Разве тебе не страшно путешествовать одной?

— Я не одна. Меня будет кое-кто сопровождать.

— Угу. Значит кого-то ты берёшь с собой, а меня, значит, не хочешь взять, — обиделся Женя.

— Ну, во-первых, не я беру его с собой, а наоборот — он меня. А во-вторых, он — вовсе не маленький мальчик, а взрослый дяденька.

— А может попросить его, чтобы меня он тоже взял?

— Не получится.

— Получится!

— Нет. Слишком высок риск. Этот дяденька не станет рисковать твоей жизнью. Он очень серьёзный. Знаешь, кто он?

— Кто?

Девочка огляделась по сторонам, словно кто-то мог их подслушать, и, перейдя на шёпот, произнесла:

— Настоящий разведчик. Только ты об этом никому. Это секрет. Понял? Т-с-с-с.

Женя взволнованно огляделся по сторонам, и понимающе кивнул. Он совершенно не понимал, что имеет в виду Ангелина, и что это за путешествие такое, в компании с настоящим разведчиком (по его представлению, разведчики бывают только на войне, но ни про какую войну девочка не упоминала), однако выражение её лица было таким серьёзным, а жесты и интонация такими загадочными, что вокруг неё тут же образовался столь яркий ореол таинственности, сомневаться в значимости которого было очень сложно.

— А может всё-таки передумаешь?

— Ну что ты в самом деле? Только что говорил, что уже не маленький, а сам ведёшь себя как настоящий малыш. Долгие проводы — долгие слёзы.

— Не бросай меня!

На лице Ангелины дёрнулся мускул. Девочка коротко моргнула, и, скривив какую-то странную, страдальческую улыбочку, произнесла:

— Да что же это такое? Ты же сам меня отдал…

Она тут же осеклась, сконфуженно покраснела, и моментально сменила выражение лица на непринуждённо-весёлое.

— Забудь, это я так. О своём, о девичьем.

— Не оставляй меня, — плаксиво повторил Женя, так и не обративший внимания на её слова.

— Моя работа здесь закончена.

Ангелина со вздохом впряглась в пузатенький рюкзачок, извлечённый из-под стола. С явным усилием она захлопнула переполненный чемодан, щёлкнув замками, после чего забрала его, и помахала мальчику рукой.

— Грустно расставаться, но ничего не попишешь. Всему когда-нибудь приходит конец.

— Кто ты? — вдруг спросил Женя, взглянув на неё как-то совершенно по-иному, по-взрослому. Взглядом обречённого на смерть.

— А?

— Кто ты?

— Кто я — уже не важно. Вот тебе мой последний совет — лучше подумай над вопросом, кто ты?

Ангелина приподняла увесистый чемодан, и, улыбнувшись на прощанье, отправилась к противоположной стене. Небольшой шкаф сам собой сдвинулся в сторону, открыв потайной ход, и девочка скрылась в его чёрном проёме.

В этот момент словно какая-то струна лопнула в голове Жени, издав надрывный звон, и резко хлестнув его ошпаривающей болью. Он знал, кто такая Ангелина. Не разумом, нет. Чем-то более глубоким, неопределимым, таящимся в самой глубине сознания. Он чувствовал, кто она. Не мог охарактеризовать предназначение, но явственно ощущал значимость. И это чрезвычайно значимое нечто покидало его. Наступил момент истины. Сколько можно сидеть, и беспомощно ждать, что принесёт судьба: дар, или удар? Пора наконец самому попытаться управлять собственной судьбой. Хотя бы раз, но сделать по-своему, наперекор сложившимся обстоятельствам. Поздно? Лучше поздно, чем никогда!

— Подожди!!! — он опрометью ринулся к шкафу, задвигающемуся на своё прежнее место.

Проём в стене становился всё уже, и мальчишку едва не прищемило шкафом, когда он проскакивал в него, исполненный страхом и восторгом, вызванным победой над самим собой. Куда-то вниз из-под ног ушли скользкие каменные ступени невидимой лестницы. Падение в темноту. Тишина.

Как же надоела вся эта суета. Это непонятное копошение в мире вечной борьбы карандашей и ластиков. Одни — пишут, другие — зачёркивают. Одни мешают другим исчертить всё до сплошной черноты, другие мешают первым всё начисто стереть. Мельтешат, сердятся друг на друга. Сначала пишут историю, потом усиленно её затирают. Как ни включишь телевизор — на экране очередной учёный-ластик, пытается стереть что-то кем-то когда-то написанное, как ни раскроешь газету — так на статейных колонках очередной журналист-карандаш пытается нарисовать что-то на пустом месте. И ведь не понимают, глупые, что если постоянно писать и тереть, тереть и писать, то чистый лист бумаги быстро превращается в грязно-серый черновик, который в любую минуту может протереться до дыр. Невдомёк убогим, что нельзя вот так с информацией, как со школьной промокашкой, или дворовым забором. Что нужно определиться, пока не поздно, пока не появились дыры, грозящие разорвать наш мир. Что нужно бережно относиться к истории. Что цель карандашей и ластиков — это не противостояние, а взаимное дополнение. Не марание бумаги, а творчество. Увы, боюсь им этого не понять. Как же эта суета мне надоела…

Сначала он слышал лишь своё надрывное дыхание с присвистом, да буханье обезумевшего сердца, гоняющего кровь по жилам с удесятерённым напором. В глазах плавали сиреневые круги, вперемешку с мерцающей белой мошкарой.

— О! Прилетел, — встретил Евгения знакомый гулкий голос. — Лёгок на помине. Ты откуда так мчался? Ну-ну, сердешный, сядь, переведи дух. Что ж ты так, ей богу.

В сплошной пелене, Женька фактически ощупью определил спинку стула, пошатываясь, обошёл его, и плюхнулся на пшикнувшее дерматиновое сиденье. Дыхание понемногу успокаивалось. Сердце возвращалось в привычный ритм. От взмокших волос, казалось, поднимается пар, хотя в помещении стояла обычная комнатная температура.