— Он что, опять уснул? — голос Геннадия дрогнул.

— Серёж! — Ольга начала трясти Сергея. — Серёжа! Очнись! Не уходи, пожалуйста!

Но всё было бесполезно. Тело Сергея быстро холодело. Румянец сменился мёртвой синевой. И только улыбка оставалась неизменной.

— Нет! Не надо! — Оля упала ему на грудь, и разразилась рыданиями. — Не уходи! Не бросай меня здесь!

— Может быть, ещё можно что-то сделать? Может быть, можно помочь? — метался по каюте Осипов, прекрасно понимая, что сделать уже ничего нельзя.

Сергей ушёл безвозвратно, оставив двух выживших друзей перед лицом очевидной, и всё ещё неизведанной, смертельной опасности.

Дождь лил как из ведра. Мириады капель, острых как иглы, вертикально вонзались в сырой асфальт, в прибитую траву газонов, в пузырящиеся лужи. Потоки грязной дождевой воды неслись вдоль тротуаров, образуя шумные ворчащие водовороты возле решёток ливневых стоков. Вода низвергалась с крыш, грохоча в водосточных трубах, и выплёскиваясь из них мощными рукавами. Буйство воды сопровождалось ленивым громыханием, доносящимся откуда-то из-за серого войлока тяжёлых обложных туч.

Дождь, подобно бесталанному музыканту, барабанил по всему, что попадалось: по шиферу, по листве, по крышам припаркованных автомобилей, по деревянным скамейкам, по брезентовым навесам закрытых торговых палаток, по жестяным кровлям домов… Барабанил невпопад, не чувствуя ритма, просто так, для собственного развлечения.

Вода мчалась по улице сплошной широкой рекой, увлекая с собой подхваченный по пути мусор, камешки, ветки, бутылки, щепки. Дождь полноправно хозяйничал в опустевшем вечернем городе. Вокруг не было ни машин, ни пешеходов, ни бродячих животных. Все обитатели попрятались от дождя. Кому охота вымокнуть до нитки?

Похоже, что только одному человеку было наплевать на этот дождь. Промокший насквозь, он стоял посреди улицы, без плаща и зонта, абсолютно одинокий, и никому не нужный. Капли вонзались в него холодными гвоздями. Дождевая вода стекала по лицу, струясь на землю тоненькими ручейками. Ему было безразлично. Очевидно, весь этот безрадостный пейзаж отождествлял его нынешнее состояние. Стоя под низко зависшими, давящими свинцовыми тучами, он то и дело вглядывался в светящиеся окна домов. Там жили люди, и каждому из них отводилось собственное место в этой жизни, своя индивидуальная ниша. Каждый возвращался в своё гнездо, в котором его ждали. Почему же у него, у Евгения, нет такого гнезда? Почему он похож на щепку, которую несёт по асфальту мутное течение, до первой канализационной канавы, в которой этой щепке суждено сгинуть. Почему всё складывается так в его непутёвой жизни? А может быть вот оно — истинное человеческое счастье? За этими окнами? Может быть, оно скрывается в семейных радостях и ссорах? В родителях и детях? Может быть, и не нужно искать эту самую сумеречную подоплёку? Может быть… Ах, как бы он хотел сейчас оказаться за одним из этих окон. Где тепло и уютно. Где его ждут. Где он нужен.

От этих дум ему становилось ещё тоскливее и холоднее. Больше всего ему не давал покоя поступок Ольги. Почему она так с ним поступила? Не только проигнорировала, но и пошла наперекор. Чем объясняется столь крутой поворот в её отношении к нему? Что он сделал неправильно?

В момент этих неприятных размышлений, что-то привлекло его внимание. Он был не один. Из темноты подъезда ближайшего двухэтажного дома выступила чья-то высокая фигура. Мрачный силуэт немного потоптался под бетонным козырьком, закрывавшим его от дождя, а затем ступил вперёд, разрезая пелену воды, лившейся с карниза.

Бросив на него унылый взгляд, Евгений сделался ещё мрачнее. Ну, разумеется. Кто ещё мог здесь появиться? Оно всегда чувствует, когда ему плохо, и приходит, чтобы поиздеваться, и насладиться его тоской. Но почему же оно молчит? Почему держится на расстоянии, не стремясь подойти ближе? «Наверное, сейчас самый лучший вариант — сделать вид, будто оно мне безразлично, и я его вовсе не замечаю. Может быть, само сообразит, что я не желаю с ним общаться, и оставит меня в покое».

Отведя взор, Евгений принялся демонстративно игнорировать присутствие Хо. Их молчаливое противостояние продолжалось довольно долго, и постепенно начало вызывать у Евгения неподдельный интерес. Таким он Хо не видел ещё никогда. Даже то, как оно двигалось, уже выглядело нетипичным для его натуры. Оно плелось, медленно переставляя ноги, и волоча хвост мёртвой плетью. Остановилось посреди большой лужи, и до сих пор продолжало тихо в ней стоять, напоминая фонтанную скульптуру. Вода ручьями стекала по его гладкому, точно каменному телу. Капли падали с широких надбровных дуг, которые теперь казались непривычно выдававшимися вперёд, за счёт необычайно глубоко впавших глаз. Сами же глаза, обычно горящие зелёным пламенем, сейчас не светились вовсе. Их как будто бы вообще не было в глазницах. Вместо глаз — две чёрные дыры под надбровными дугами. Явное свидетельство того, что с Хо что-то не в порядке. Если это не его очередная выходка, разумеется.

Хо действительно походило на изваяние. То, что оно было живым, замечалось лишь благодаря его прерывистому дыханию, исторгающемуся из его пасти в виде лёгкого пара, перемешанного с мелкими дождевыми брызгами, сдуваемыми с губ. Евгений поймал себя на мысли, что после прихода Хо, ему вдруг стало полегче на душе. Он более не чувствовал себя одиноким. Присутствие сумеречника даже, как будто, радовало его. А любопытство, вызванное нетипичным поведением врага, отчасти заглушило душевную боль. Не выдержав, Евгений повернул к нему лицо. Только дождавшись, когда тот наконец-то обратил на него внимание, Хо решилось заговорить с ним.

— Ты ещё не достаточно промок?

— Оставь меня в покое. Я тебя не звал.

— Может поговорим?

— Не хочу. Уходи.

— Ну, как хочешь, — развернувшись в пол-оборота, сумеречник остановился, и продолжил. — Но я-то знаю, что ты этого хочешь. Однако, боишься признаться. Не ломайся. Своей гордыней ты делаешь хуже только самому себе. Пойдём, поговорим мирно. Ты ведь любишь пиво с раками? Я сварило отличных раков, а в холодильнике нас дожидается ледяное пиво. Оно ведь лучше ледяного дождя?

— Ты что? — Евгений рассмеялся. — Окончательно свихнулось? Какие раки? Какое пиво?! Что ты несёшь?

— Раки — красные, пиво — светлое. Всё как положено. Может, всё-таки, согласишься? А?

— Ты определённо сошло с ума. Ну тебя к чёрту. Сказал же, не хочу. Дай мне побыть одному.

— Ну, смотри. Моё дело — предложить, — спокойно повернувшись к нему спиной, Хо побрело обратно в подъезд, шлёпая по лужам трёхпалыми когтистыми лапами.

Евгений почувствовал, как его тоска, отброшенная приходом сумеречника куда-то на задний план сознания, теперь возвращалась с утроенной силой, словно взбешённая тем, что её пытались потеснить. Она душила его всё сильнее, усиливая чувство одиночества многократно, и вид удаляющейся спины Хо подтравливал эту тоску, усиливая её убедительность.

Да, оно было врагом, но сейчас, истерзанный собственной депрессией, Евгений уже не видел в нём врага. Сейчас Хо было всего лишь единственной живой душой, находившейся рядом. Единственным разумным существом, готовым поговорить с ним, способным его выслушать. Это чувство пересилило все остальные, включая чувство предосторожности. Впервые Хо не излучало агрессии. Даже тогда, когда пыталось соблазнить его в виде суккуба, оно, тем не менее, испускало подозрительные флюиды. Но не сейчас. Сейчас по правде казалось, что сумеречник сам находится на грани, и нуждается в мирном диалоге не меньше Евгения.

В тайне, Евгений действительно не хотел, чтобы оно уходило. И теперь, когда его шанс сохранить собеседника уменьшался с каждым новым шагом удаляющегося Хо, пропорционально этому уменьшению, в нём росло почти паническое чувство — только не остаться одному! Ещё пять минут полного одиночества сведут его с ума. Он не вынесет этой тоски. Он должен поговорить хотя бы с кем-то!

— Подожди, — несмело окликнул он Хо, про себя кляня судьбу, и мирясь с мыслями, что, возможно, вскоре ему придётся об этом пожалеть.