— Вот-вот. У каждой способности есть обратная сторона. Я не обладаю даром прорицания, но кое-что мне всё-таки перепало. Я умею предчувствовать. Интуиция была присуща мне с детства, но после общения с Хо это чувство усилилось, превратившись в нечто большее…

— Ты стал предвидеть будущее?

— Нет, но я определённо стал предчувствовать грядущие события, ожидающие меня. Я не вижу их подробностей, не могу угадать причин. Просто заранее предопределяю исход. Каждый раз не верю предчувствиям, и каждый раз убеждаюсь в их правоте, когда они сбываются.

— Удивительно! А что, например, тебе удалось вот так предугадать?

— Не важно, что удалось. Что свершилось — то уже свершилось. Гораздо важнее то, что должно произойти.

— И о чём же говорят твои предчувствия?

— К сожалению, здесь мне тебя порадовать нечем. Обычно, надвигающуюся беду я чувствую гораздо острее, чем радость.

— То есть, ты думаешь, что впереди тебя ждёт несчастье?

— Сейчас мне не хочется об этом думать. Как, впрочем, и всегда. Я гоню от себя эти мысли, и молю судьбу, чтобы в этот раз моим предчувствиям не суждено было сбыться. Но пока что они ещё ни разу не ошибались. Впереди я вижу тучи, сгущающиеся над моей головой.

— Что ж. Удивляться тут нечему, — вздохнула Ольга. — У Хо против нас припасено ещё много козней.

— Ты понимаешь в чём дело… — Женя замялся. — Я чувствую, что причиной моего горя будет уже не Хо. Оно, если и повлияет, то только косвенно.

— Не Хо? А кто же тогда?

— Тут уже проблема внутренняя, духовная. Я чувствую неизбежность грядущего одиночества.

— Я тебя не понимаю.

— Всё когда-нибудь заканчивается. И моё счастье не будет вечным. Оно закончится раньше, чем я думаю.

— Ты опять начинаешь?

— Ничего я не начинаю. Хотел поделиться с тобой своими тревогами.

— Это всего лишь пустой пессимизм. Ты травишь сам себя, оплакивая то, что ещё не свершилось, и вообще, неизвестно, свершится ли когда-нибудь. Извини меня, но это — глупость.

— Может быть.

— Не может быть, а точно. Почему ты грустишь? Нам так хорошо вместе, а ты опять пытаешься всё испортить.

— Я ничего не хочу портить. Эта навязчивая мысль не даёт мне покоя. То, что когда-нибудь нам придётся расстаться навсегда…

— Сейчас мы с тобой вместе.

— Да.

— Вот и радуйся этому. Живи этим днём, этими мгновеньями. А завтра — пусть будет, что будет.

— Хм. Наверное, ты права.

— Нам нужно готовиться к возмездию Хо, а не к этим надуманным расставаниям.

— Я не хочу, чтобы мы расставались.

— Вот и не думай об этом.

— Если бы это было так просто. Наверное, со стороны это выглядит как занудство. Но никому не ведомо то, что творится у меня в душе. Я как Белая Королева из сказки Кэрролла — кричу и плачу, прежде чем уколоться булавкой. Видимо, это такая защитная функция моей психики, я заранее готовлюсь к тяжёлым испытаниям, чтобы потом встретить их подготовленным и пережить достойно. Наверное, именно это и помогло мне выдержать осаду Хо.

Ольга вздохнула. Раздражение в её взгляде сменилось на ласковое сочувствие. Может быть, она наконец-то поняла его, а может, ей надоело препираться с ним, и захотелось остановить этот неприятный, бессмысленный разговор. Нежно погладив его по щеке, она тихо произнесла:

— Я люблю тебя. Всё будет хорошо.

— Да, это прекрасно, — шёпотом ответил Евгений, и его глаза стали влажными. — Но меня сводит с ума мысль о том, что когда-нибудь твоя любовь ко мне исчезнет.

— Но я же умру не завтра.

Эти слова Ольга произнесла с таким чувством и теплотой, что все душевные метания Жени тут же выветрились. Против этого аргумента возразить было невозможно. Одной лишь короткой фразой она ответила ему на все вопросы, и дала все необходимые гарантии. Евгений был растроган и восхищён. Счастье переполняло его душу, заглушив последние сомнения и переживания. Ольга окончательно убедила его в их бессмысленности. Правда была на её стороне. Нужно радоваться настоящему, чтобы с уверенностью смотреть в будущее. Им так хорошо вместе. Неужели что-то может помешать их счастью? Но почему-то, помимо его воли, Евгению сейчас очень хотелось плакать. Он не понимал, почему. Знал лишь, что не от радости.

Где-то посреди ночной равнины, окружённой чёрными хребтами могучих гор, под безлунным небом, усыпанным мерцающими звёздами, возвышалось необычное древнее сооружение, напоминающее своей формой шумерский зиккурат. Ступенчатой пирамидой, эта колоссальная постройка высилась на фоне бескрайних небес, непроницаемо-чёрным монолитом без окон. И лишь в единственной его двери мелькали отблески пламени.

Там, в самом сердце этого страшного языческого храма-обсерватории, совершалось какое-то невероятное ритуальное действо, разворачивающееся в круглом зале, обрамлённом десятками факелов. Стены этого зала были покрыты безупречными, с художественной точки зрения, и, вместе с этим, отталкивающими фресками, на которых изображались мужчины, тела которых медленно стачивались с ног до головы специальными точильными колёсами, женщины, подвешенные на собственных внутренностях, и младенцы, с которых заживо сдирают кожу отвратительные твари.

Тени, корчащиеся и прыгающие по этим леденящим душу богомерзким рисункам, придавали им ещё больше кошмарной отвратности. Посреди зала горел большой костёр, обложенный по кругу человеческими черепами. Вокруг костра, под грозный ритм барабанов вытанцовывали грязные и дикие человекообразные существа, одетые в драные лохмотья (если можно назвать танцем их безумные нездоровые кривляния и прыжки). Время от времени они останавливались и, завывая, воздевали трясущиеся руки к потолку.

— Ауфалахта суфергаса! — пели они. — Игнир фахакх!

На это жуткое выступление бесстрастно смотрели со всех сторон кривые уродливые изваяния. Большинство идолов небыли похожими ни на одно живое существо, обитающее на Земле. И во главе этой каменной братии возвышался самый внушительный монумент, присевший на одно колено, и упирающийся в пол кулаком. Тонкий ребристый хвост по-кошачьи обвивал его вокруг. Голова была опущена таким образом, что статуя смотрела на своих поклонников как бы насупившись, и вместо глаз у неё горела пара круглых зелёных камней. Без всяких сомнений, этот монумент был самым страшным из всех присутствующих в зале.

И вот, от безумной толпы пляшущих и извивающихся еретиков отделился человек в костюме и чёрных очках. Он выделялся из общей массы волосатых дикарей, отличаясь своей элегантностью, даже не смотря на то, что его костюм был изрядно испачкан и порван, а очки — разбиты. Дергаясь и подпрыгивая в такт барабанам, он приблизился к костру и, без раздумий, нырнул в него, вызвав восторженный визг окружающих. Там, среди огня, взметая искры, он начал скакать и извиваться, совершенно не обращая внимания на жадное пламя, объявшее его.

— Аух кфанга! Аух кфанга! — повторяли многочисленные голоса культистов, сопровождая это дьявольское представление.

Наконец, они расступились, освободив проход между костром и главным идолом. В этот самый проём и ринулся горящий человек в костюме. Одежда на нём полыхала, кожа пузырилась и лопалась, но он ничем не выдавал своей нестерпимой боли. Достигнув статуи, он рухнул перед ней на колени, и вскричал:

— Ауххагн ниб сафалхаш! Иверсат кеб иферсатха мэ логнат суллар Хо! Квегат ма клинкх!

— О-о-о-о! — завыли служители.

— Сетрафанх олохангх фахнепт, — проревел чей-то громовой голос, разнёсшийся по залу раскатистым многократным эхом, и заставивший умолкнуть барабаны.

— Хо! Хо! Хо!

От этого гулкого уханья, культисты сбились в кучу, и затряслись в благоговейном ужасе. Пасть статуи разверзлась и оттуда хлынул поток крови. С шипением кровь обдала человека, склонившегося пред каменными стопами, и потушила терзающее его пламя. Успевший сгореть наполовину, он припал к ногам отвратительного исполина, и, не переставая, шептал своими обгоревшими до костей губами: