Нешатов огляделся. Картина обычная для скромных лабораторий, он их навидался на своем веку. Трещиноватые, пыльные поверху стены, распределительный щит, на кафельном полу — змеи проводов в оплетке. Отсвечивающие стекла шкафов; в одном из них сияло осенними красками отраженное дерево уличного пейзажа. Посреди помещения — массивный металлический шкаф с человека ростом, видимо, та самая машина, на которой работали. Передняя стенка была откинута; он заглянул внутрь и увидел привычные хитросплетения разноцветных проводничков, всегда напоминавшие ему кишочки животного, какого-нибудь крота… Общий вид машины был кустарно-домодельный; видимо, монтировали сами. Это ему понравилось: он, со своей отсталостью, вполне сюда вписывался. Современной светлой роскоши, знакомой по рекламным проспектам, он бы не вынес.

Поведя глазами дальше, он увидел в простенке между окнами световое табло, метра полтора на полтора, мелко выложенное сплошной мозаикой маленьких ламп. Лицом к табло, спиной к вошедшим стояла тонкая девушка в черной водолазке и косо клетчатой юбке. По плечам у нее лежали пышные волосы медно-бронзового цвета. Когда вошедшие остановились за ее спиной, она резко обернулась и на миг показала глазастое, смуглое, недоброе лицо.

В углу у пульта стоял высокий, очень красивый молодой человек в наушниках, как будто сошедший (минус наушники) откуда-то с картины старинного мастера. Так и виделась на нем богатыми складками задрапированная тога. Нешатов отчужденно отметил нежно-розовое лицо, ровные дуги бровей и младенчески чистые, удлиненные голубые глаза.

В помещении был еще один человек, постарше, в очках, небрежно, но чисто одетый; он сидел на стуле, перекинув ногу на ногу и покачивая ею с непринужденным изяществом. Впечатления изящества не нарушал даже плохо натянутый хлопчатобумажный носок, свисавший с ноги и вздрагивавший в такт ее качаниям.

— Товарищи, — сказал Ган, — я привел нашего нового сотрудника Юрия Ивановича Нешатова. Будьте знакомы.

Девушка в водолазке сухо шагнула к Нешатову и подала узкую коричневую руку:

— Магда.

— Магдалина Васильевна Вишнякова, старший научный сотрудник, кандидат технических наук, — пояснил Ган.

— Для такого длинного названия объект маловат, — скупо усмехнувшись, сказала Магда.

И в самом деле она была мала ростом и плоска, почти безгруда. Прическа мальчика-пажа — спереди челка, сзади волосы до плеч — еще усиливала впечатление недозрелости. На лице всего заметнее были глаза — большие, чрезмерно светлые, зеленые с голубизной, глядевшие прямо и требовательно. «Прелестная женщина», — сказал о ней Ган. Ну нет. Красота, пожалуй, была — тонкая, собранная, смуглая; прелести не было. Должно быть, зла, как хорек, подумал Нешатов.

Человек постарше, сидевший на стуле, снял ногу с ноги, встал и, наклонив голову, представился:

— Игорь Константинович Полынин.

— Доктор технических наук, — подсказал высокий в углу.

— Скорее санитар технических наук. Даже ассенизатор.

Неостроумно, подумал Нешатов, но Магда и высокий засмеялись.

При ближайшем рассмотрении Полынин казался еще старше, чем на первый взгляд. Волосы, пестро-седые, росли какими-то кустиками. Лицо несвежее, помятое, почти стариковское, но глаза как раз молодые, блестевшие слюдяным блеском, который почему-то казался сосредоточенным не за очками, а впереди них. Поздоровавшись, он сел и возобновил качание ногой. Каждое его движение выдавало хорошо воспитанного человека, даже это качание, которое у другого выглядело бы хамством. «Черт его знает, как это достигается?» — с завистью подумал Нешатов, чувствуя себя самого невоспитанным в каждом движении.

Молодой человек в углу снял наушники и с приветливым поклоном произнес:

— Феликс Толбин, пока без отчества и без степени.

— Все в будущем, — с улыбкой пояснил Ган.

— Будущее темно, — ответил Толбин и тоже улыбнулся. Его приветливая улыбка вспыхивала и пропадала мгновенно, как мигающий световой сигнал. Что-то было в ней завораживающее, и все же Нешатов наблюдал ее с неприязнью. В этом быстром обмене улыбками и выражениями лиц он почуял намек на что-то ему неизвестное и потому неприятное.

— Очень рад, — сказал он, чтобы не молчать. На самом деле он не был рад, напротив, ему хотелось бежать отсюда, лучше всего на улицу, где так непосредственно и просто сияло дерево.

— Но мы помешали вам работать, — заметил Ган. — Прошу продолжать опыт.

— Магда, на место! — шутливо скомандовал Полынин.

Она пожала плечами — два уголка:

— Пожалуйста. Только все равно ничего не выйдет. При свидетелях никогда не выходит.

— Магда, — мягко сказал Ган, — опыт, который не может быть повторен при свидетелях, — не опыт.

— Знаю, — резко ответила она, — это не опыт, и именно потому я не хочу его демонстрировать.

— Я вас прошу, — сказал Ган.

— Как хотите.

Она снова стала лицом к табло. Толбин вернулся к пульту и вздел наушники.

— Опыт восемьсот тридцать пять, — раздельно произнес он. — Внимание! Сигнал.

Секунда, и на световом табло последовательно, волной слева направо, начали вспыхивать оранжевые лампочки. Из них образовался прихотливо изрезанный знак — нечто вроде карлика с бородой и флагом.

— Интеграл, — сказала Магда.

Лампочки погасли.

— Ошибка, — сказал Толбин, — был подан не «интеграл», а «интервал».

— Ну, я так и знала! Опять он глотает концы. С таким диктором невозможно работать.

— А кто поручится, что в жизни вам не встретится диктор, глотающий концы? — спросил Полынин.

— Жизнь — это другое. Мы еще только пробуем. Неотлаженная аппаратура плюс косноязычный диктор…

— Святое косноязычие пророков и поэтов, — как бы про себя заметил Полынин.

— Позвольте продолжать? — спросил Толбин. — Опыт восемьсот тридцать шесть. Внимание! Сигнал.

Снова загорелись оранжевые лампочки. На этот раз узор был похож на слона. Магда заколебалась:

— Выставка? А может быть, вывеска? Нет, он меня сбил, ваш пророк или поэт. Дайте мне нормального человека.

— Не выставка и не вывеска, — сказал Толбин. — Просто выборка.

— Вот опять! — вскрикнула Магда и рывком повернула к ним узкое темное лицо. Длинная прядь волос откуда-то сзади упала ей на глаза. Она с досадой отгребла назад волосы и открыла беленький, даже голубоватый лоб. Стало видно, что ее смуглота — просто загар, что под ним она бледна, голубовата. «Может быть, когда сойдет загар, она будет лучше», — думал Нешатов. Сейчас она была просто нехороша.

Тут отворилась дверь, и вбежал коротенький человек с головой, похожей на свернутого ежа, — тот самый, которого еще в первый приход заприметил Нешатов. Вид у него был свирепый.

— Какого черта, заснули вы, что ли? — крикнул он, но, увидев постороннего, осекся.

— Знакомьтесь: Юрий Иванович Нешатов, — сказал Ган.

Коротыш взглянул на Нешатова с сердитым восторгом:

— Встреча с вами для меня событие. Малых.

Фамилия прозвучала отрывисто, как брань.

— Руслан Сергеевич, — с улыбкой подсказал высокий в углу.

— В тысячный раз прошу меня этой собачьей кличкой не звать. На тысячу первый — стреляю.

— Пророк или поэт в своем жанре, — сказал Полынин.

Магда рассмеялась. Малых сердито к ней повернулся:

— Хихоньки-хахоньки, а работа стоит. Сколько процентов сегодня?

— Еще не подбили. Судя по всему, меньше восьмидесяти.

— Дерьмо, — быстро отозвался Малых.

— Товарищи! — взмолился Ган. — При даме.

— Ничего, я привыкла.

— Прошу прощения, Юрий Иванович, — сказал Ган. — Вы можете о нас подумать бог знает что, там Картузов, тут Малых…

— Ничего, я тоже привык. Только я ничего не понял. Что здесь происходило?

— Магда, может быть, вы как автор работы объясните Юрию Ивановичу, что к чему?

— Вовсе я не автор. Это мы все…

— Скромность девичья, — заметил Полынин.

— Вы не девушка, вот и объясняйте! — огрызнулась Магда.

— Я здесь вообще на птичьих правах.