В глазах Данаи появились слезы.

— Вы плачете? Дать валерьянки?

— Не надо. У меня вообще слезы близко. Выступят и уйдут внутрь. Это ненадолго, из-за стихов. Такая в них грусть: «Не наигрался я!» Вот и я не наигралась на своей балалаечке… Потому и боюсь смерти. Но не всегда. Иногда я ее призываю, чтобы не проходить позора старения.

— Слово «старение» применительно к вам не звучит.

— Приятно слышать. С этой точки зрения полезно общаться с людьми не своего возраста, а старше. Давайте не будем о смерти, о кошках, слонах, лошадях. Лучше посплетничаем. Обожаю сплетничать! А вы?

— До сих пор не замечал в себе этой черты.

— Бросьте. Конечно, любите, как и все, но не хотите признаться. Полагается думать, что сплетни — это плохо. Наоборот! Когда мы говорим о людях, они оживают. Кажется, в спектакле «Синяя птица» проводится идея, что мертвые оживают, когда мы о них говорим.

— То мертвые.

Полынину вдруг пришла в голову шальная мысль рассказать о Надежде, но он сразу же ее отбросил.

— Мертвые оживают, — задумчиво сказала Даная, — а живые становятся живее, когда мы о них говорим.

— Новая точка зрения, — усмехнулся Полынин, — но на сегодняшний вечер я готов ее принять. О ком вы хотите говорить?

— О разных людях. В частности, о Нешатове. Какого вы мнения о нем?

— Трудно сказать. Человек для нас новый, я его еще до конца не понял. По-видимому, дельный инженер. Способностей к теоретической работе пока не видно. Усидчивость незаурядная.

— Я не о деловых качествах, а о личных. Что он за человек?

— Сложный. Замкнутый. Обидчивый. Чем-то и кем-то обделенный.

— Вроде вашего, теперь моего, Чёртушки. Как, по-вашему, он честный человек?

— Я любого человека считаю честным, пока он мне не доказал противного.

— Правда, что он сидел в тюрьме? А потом долго был в психиатричке?

— Первый раз слышу. А откуда у вас такая информация?

— От Феликса Толбина.

— Вероятно, правда. Он обычно сообщает достоверные факты.

— Кстати, какого вы мнения о Феликсе? Давайте уж и его оживим.

— Феликса я знаю лучше. В целом я о нем высокого мнения. Исполнителен, вежлив, точен. Правильная речь, в наше время это редко встречается, особенно среди молодежи.

— А как по-вашему, Феликс красив?

— Ну и вопрос! Об этом вам судить, вы женщина.

— Как женщина я на него не резонирую. Не мой диакон волн. Объективно красив, но это красота не нашего времени. Щеки розовые, зубы белые-белые, волосы русые-русые. Как будто его старинный художник писал за деньги, желая польстить.

— Это вы верно подметили.

— А что? Я не такая глупая, как кажусь.

— Вы мне никогда не казались глупой.

— Просто вы меня не замечали. Теперь я у вас отметилась. Ладно, хватит оживлять Феликса. Пойдем дальше. Илья Коринец?

— Полная противоположность. Феликс гладок, обходителен. Илья угловат, строптив, весь в колючках. Человеческий кактус.

— А за что он не любит Фабрицкого?

— Ему кажется, что Фабрицкий недостаточно занят его судьбой. И зря: Фабрицкий занят его судьбой ровно настолько, насколько нужно. Может быть, есть элемент зависти: Илья считает себя неудачником, а Фабрицкий — олицетворение удачи.

— А вы знаете, что Илья безнадежно влюблен в дочку Фабрицкого, Машу? Вчера он узнал, что Маша выходит замуж. Немудрено, что он психует. Может быть, его раздражение против Фабрицкого с этим связано.

— Возможно. Я не знал, а то не был бы так бестактен. А что за девушка Маша?

— Вы, оказывается, способны на человеческие вопросы. Маша — прелесть. Александр Маркович в девичьем варианте. Очень спортивная, как и вся семья. Все четверо — теннисисты. И он, и Галина Львовна, и Гоша, и Маша. Высокой прыгучести. Я их видела на теннисном корте. Четыре крылатых Пегаса.

— Оригинальное сравнение.

— Это не мое. Так зовут машину Фабрицкого: «Крылатый Пегас». Красиво?

— Несколько избыточно. Пегас крылат по определению.

— Это какой-то греческий бог?

— Не бог, а конь. Крылатый конь, на котором в приступе вдохновения ездили поэты. Что вас так насмешило?

— Представила себе нашего Шевчука верхом на Пегасе. Пузом вперед, ноги в стороны… Он недавно мне подарил свои стихи. Размножены на ротапринте. По-моему, ничего. Вам не предлагал?

— Пока нет. Бог миловал.

— Это он вас боится. А всем другим свои стихи навязывает. Уже никто не берет под разными предлогами, а я взяла. Растрогался, руку поцеловал. Глаза такие грустные… Жалко его. Почему он такой… мученик самого себя?

— Судьба незаурядной личности. У него тяга к универсализму приняла отчасти карикатурные формы. Сама по себе эта тяга прогрессивна… Впрочем, нечто подобное я уже говорил, и не при вас ли? Прошу прощения. Старый Мазай разболтался в сарае.

— Игорь Константинович, не обижайтесь, но я ваши разговоры на умные темы не очень люблю. Вы гораздо лучше дома, с котятами, с Марьей Васильевной. В вас начинает просвечивать что-то человеческое.

— Польщен. Чем бы мне вас развлечь, если не разговорами? Музыку любите?

— Обожаю.

— Хотите, угощу вас синтетической музыкой?

— А что это такое?

— Музыка, сочиненная вычислительной машиной. Это мое увлечение, как теперь говорят, хобби. Терпеть не могу этого слова. Если уж на то пошло, то работа — мое хобби.

— А как же она ее сочиняет?

— По моей программе. Дело это не новое, опыты уже были, новое в моей программе то, что машине можно задать любой стиль. Например, русской народной музыки или же церковных песнопений. А можно приказать ей сочинять в манере любого композитора: Чайковского, Вагнера, Моцарта. Хотите, поставлю вам одну и ту же мелодию, обработанную в разных стилях? Мелодия самая простая, всем известная с детства: «Чижик-пыжик, где ты был?»

Полынин включил магнитофон. Зазвучала музыка. Марья Васильевна тревожно завозилась, несколько раз ударила хвостом по подстилке.

— На кого из композиторов это похоже? — спросил Полынин.

— На Пахмутову? — неуверенно сказала Даная.

— Почти. Я пытался здесь подражать стилю Бетховена, видимо не очень удачно. Хотите еще одну?

— Давайте. Только я ничего не понимаю в стилях.

Опять музыка. При первых же звуках Марья Васильевна насторожилась, подняла шерсть дыбом и закричала дурным голосом. Котята проснулись и запищали.

— Пожалейте кормящую мать, — сказала Даная. — Это под кого было?

— Под Баха. Талантливая кошка, тонко разбирается в музыке. Ставишь ей Чайковского — лежит спокойно, Бетховена — начинает бить хвостом, Баха — лезет на стенку. Она у меня индикатор правильности программы. Хотите еще один образец: стиль Шостаковича? У Марьи Васильевны он почти на уровне Баха.

— Нет, спасибо, — испугалась Даная, — знаете, я ведь соврала, что обожаю музыку. Люблю только песни. От классической у меня тоска.

— Что ж, дело вкуса. Чем бы вас еще развлечь? Показать старинные книги? У меня неплохая коллекция.

— Нет уж, пойду, — вздохнула Даная. — Погостила, и хватит. Дайте мне моего Чёртушку.

Она одевалась перед зеркалом, Полынин стоял рядом, держа корзинку, перевязанную платком, в которой возился и попискивал Чёртушка. Даная запахнула пальто, поправила волосы, брови и вдруг сказала:

— Знаете, я очень одинока. А вы?

— Уже привык.

— Может быть, вы все-таки могли бы в меня влюбиться?

— Исключено. Я, знаете, туп на любовь.

— Это я сдуру сказала. Считайте вопрос снятым. И вообще, я люблю одного человека, но без взаимности. Сказать, кого?

— Не надо.

— Ну, давайте корзинку. Спасибо за все. За чай, за котенка, за музыку. Будьте здоровы!

— Я провожу вас.

— Не надо. Ушла.

— Магдалина…

— Что?

— Ничего. Просто мне нравится звук твоего имени.

— А мне не нравится. Родители, не подумав, назвали какой-то библейской грешницей.

— Не библейской, а евангельской.