— И очень жаль. Ну, ладно, опасное место пройдено. Читай дальше.

— «…Дятлова А. К. — человек прошлого. Ее научные заслуги явно преувеличены. Не в силах справиться одна с диссертацией Гоши, она привлекает других сотрудников: Коринца И. М., Толбина Ф. А., Малых Р. С., которые вынуждены отвлекаться от своих прямых обязанностей. Значительный кусок диссертации Гоши написал за него инженер лаборатории Дятловой Зайцев А. И., которого она нежно называет Толей… Мы обращаемся в вашу высокую инстанцию с единственной целью изучить положение в НИИКАТ всеми доступными средствами, не исключая и тайное наблюдение. Группа сотрудников».

— Ну, каков гад? — спросил Фабрицкий.

— Слов не нахожу. А что ты делаешь, чтобы прекратить этот поток помоев?

— Пишу опровержения по пунктам. Панфилов уже нервничает: обвинения, как видишь, касаются и его. Требует у меня документально обоснованных ответов. Я последнее время только и делаю, что пишу ответы и их документально обосновываю. Работенка не из легких. Готова ты прочитать еще одно письмо?

— А что? Оно похоже на эти?

— Не совсем. Во-первых, оно отправлено в комиссию народного контроля. Во-вторых, напечатано не на «Наири», а на обыкновенной пишущей машинке. В-третьих, оно подписано.

— Кем же?

— Только не волнуйся. Дятловой.

— Хо-хо! Меня душит смех. Надеюсь, ты понимаешь, что я не писала?

— Спрашиваешь! Выпей воды.

— Сам пей. Тут уже не пилотка, тут бомбой пахнет. Тут я спокойна.

— Будешь читать?

— Не стоит. Перескажи конспективно.

— Конспективно так: она (якобы ты) жалуется, что Фабрицкий, пользуясь своим служебным положением, вынудил ее написать диссертацию его сыну. Что этот сын — бездарный мальчишка и не написал сам ни одной строчки. Что он унаследовал от отца не только бездарность, но и неразборчивость в личной жизни. Кончает просьбой обуздать зарвавшихся Фабрицких — отца и сына.

— И святого духа, — механически добавила Дятлова.

— Можешь шутить? Молодчина.

— Как раз тут-то и могу. Ясно, что мне делать: написать самой в комиссию народного контроля, опровергнуть этот бред, заверить подпись — и дело с концом.

— Ты меня удивляешь, Нюша. С твоей эмоциональностью… А я-то ожидал, что именно это письмо тебя огорчит особенно.

— Вот и ошибся, — сказала Анна Кирилловна, со вкусом закуривая. — Я непредсказуема. «Как беззаконная комета в кругу расчисленном светил».

Весна уже была в полном разгаре, неожиданно ранняя — каприз ленинградской погоды, которая редко-редко, может быть раз в году, позволяет себе быть любезной. Было тепло, почти жарко; молодые блестящие листочки, торопясь, одели деревья; курчавились сережки в желтоватой пыльце.

Александр Маркович Фабрицкий с семи до девяти утра играл в теннис, обыграл двух партнеров, из которых каждый был минимум в два раза моложе его, принял душ, расчесал перед зеркалом редковатые темные кудри (лысины, к счастью, еще не было) и, довольный собой, выехал в институт на Голубом Пегасе. Хорошее его настроение объяснялось не только удачной игрой, веселым скрипом гравия под подошвами, удалым полетом мяча, но и тем, что вчера наконец-то назначили срок Гошиной защиты.

Институт, весь в зеленой пене молодой листвы, с ярко-желтым песком во дворе и свежепокрашенными голубыми скамейками, выглядел непривычно нарядным. Обласкав улыбкой пожилую вахтершу, Фабрицкий, как всегда, через две ступеньки, взбежал на второй этаж.

— Александр Маркович, — сказала ему новая девушка Таня, — вас еще вчера просили срочно позвонить по этому номеру, а я забыла. Простите, пожалуйста…

Таня была такая же неисполнительная, как ее предшественница Лора, но не обладала ее отрешенным спокойствием: каждый взрыв бестолковости сопровождался у нее взрывом отчаяния, порой доходившим до слез. Зная это, Фабрицкий спешно ответил: «Ничего-ничего», — и набрал номер.

— Здравствуйте. Беспокоит Фабрицкий. Да-да, мне передали. Сейчас? Хорошо, выезжаю.

Веселое, победительное лицо Александра Марковича погасло, обтянулось, стало бледно-желтым. Забыв попрощаться, он вышел.

— Что-то случилось, — заметила Магда.

— Что там могло случиться? — отозвался Коринец. — Сыночек Гоша в третий раз женится? Пора бы и привыкнуть.

— Глупости! — одернула его Магда. — Случилось что-то серьезное. Он вообще последнее время сам не свой. Что-то его мучает.

— Мучает его детолюбие, — сказал Коринец. — Жертва отцовской любви.

Сидевший в углу Нешатов поднял голову, посмотрел на всех широко расставленными глазами и опять углубился в журнал. В его пристальном взгляде было что-то совиное, от этого взгляда всем стало не по себе, разговор притормозился.

— Кстати, — спросил Коринец, ни к кому в отдельности не обращаясь, — как там с Гошиной диссертацией?

— Готова, — ответил Малых. — Анна Кирилловна говорит, все в порядке. Даже публикации выйдут к сроку.

— Держу пари, он ее защитит раньше, чем я свою. Вот что значит протекция. Отец со связями. Заботливый руководитель…

— Опять руководитель! — сверкнула глазами Магда. — Игорь Константинович прав: умственно полноценному аспиранту руководитель не нужен.

— Значит, я умственно неполноценный, — огрызнулся Коринец.

— И я тоже, — поддержал его Толбин.

— Мне нужен руководитель, — сказал Малых, — чтобы было по кому равняться. Зная, что никогда не сравняешься.

Снова Нешатов поднял глаза, и опять всем стало не по себе. Словно почувствовав это, он встал и вышел.

— Как гора с плеч, — заметил Коринец. — Великий немой.

— Что ты к нему придираешься? — вскинулся Малых. — Человек неразговорчив. Может быть, он вынашивает идею.

— Ни черта он не вынашивает. Какой-то нахально несчастный.

— Илья, ты несправедлив, — сказала Магда. — Что он тебе сделал?

— Ничего. Просто у него такой взгляд, что сразу чувствуешь себя виноватым.

— Если ты не виноват, никакой взгляд не заставит тебя это чувствовать.

— Мало ли что мы тут говорим между собой? А он запоминает…

— Уж не хочешь ли ты сказать: доносит? — рявкнул Малых.

— То, что я хочу сказать, я обычно и говорю. Так о чем шла у нас речь? О руководителях. Тут есть две школы: интенсивная и экстенсивная. Наш Александр Маркович — представитель экстенсивной школы. Руководит сразу многими и никем в отдельности. А вот Анна Кирилловна — представительница интенсивной школы. Носится со своим Гошей, как наседка с больным цыпленком. Это две крайности, но из них я бы предпочел вторую.

— Стыдно! — сказала Магда. — Неужели тебе нужно, чтобы за тебя проверяли все преобразования? Чтобы возвести а плюс бе в квадрат или перемножить две матрицы, не нужен научный руководитель.

— Научный руководитель нужен, чтобы предложить тебе диссертабельную тему, — сказал Толбин.

— И чтобы, когда диссертация готова, подыскать совет, — прибавил Коринец. — Как теперь говорят, пробить защиту.

— А у меня вообще не было научного руководителя, — сказала Магда, — и защиту я пробивала сама.

— Так когда это было? — спросил Коринец.

— Не так уж давно это было, — рассердилась Магда, — и не так уж я старше тебя!

— О женщины, — сказал Малых, — обо всем могут говорить спокойно, кроме своего возраста. Я думал, что хоть ты-то выше этого.

— А я и выше.

Разговор расплескался по мелочам.

Часа через два вернувшийся в институт Фабрицкий, не заходя в «общую», позвонил из проходной секретарю парткома Яшину:

— Владимир Николаевич, это Фабрицкий. Можете вы меня сейчас принять?

— Пожалуйста, я вас жду.

Фабрицкий снова, шагая через две ступени, веселыми ногами побежал наверх. Все-таки, что бы ни случилось, физическая радость ощущения своего послушного, тренированного тела оставалась при нем.

В «предбаннике» Яшина ждало, томясь, несколько человек. У всех был такой вид, будто они пришли по жилищному вопросу (вообще больному для института). Секретарша немедленно, не в очередь, впустила Фабрицкого. Очередь, как полагается, возроптала, но Александр Маркович был уже в кабинете.