— А идея унификатора разве не ваша? — ревниво спросил Малых.

— Ну, идея… Идеи, как говорят, носятся в воздухе. Слава богу, вопрос о научном приоритете, такой модный четверть века назад, снят с повестки дня. Научное половодье, информационный взрыв. Никто не успевает читать, все только пишут и часто пишут одно и то же, хотя в разных обозначениях. Творим не мы с вами, творит время. Бессмысленно спорить о том, кто первый сказал «э!».

— Однако… — начал было Толбин, но смолчал.

— Ну вот, а вы спорите, кому рассказывать, — примирительно сказал Ган. — Расскажите вы, Игорь Константинович, как старший и авторитетнейший.

— Выступить в привычной роли главного брехуна? Согласен. Только давайте сядем, я люблю брехать с комфортом.

Все уселись.

— Борис Михайлович! — жалобно воззвал Малых.

— Хотите курить? Бог с вами, курите, разрушайте свое здоровье. О моем я уже не говорю.

Малых закурил, к нему присоединились Полынин с Нешатовым. Ган сокрушенно глядел на голубые облачка дыма. Полынин выпустил дымовое кольцо, проткнул его другим, другое — третьим, перекинул ногу на ногу и заговорил:

— Начнем ab ovo, то есть с яйца, как говорили римляне. Из чего, между прочим, следует, что для них вопрос: что было раньше, курица или яйцо? — не существовал. Раньше было яйцо.

Малых слушал, преданными собачьими глазами глядя на говорящего.

— Итак, начнем ab ovo. Наша лаборатория занята вводом в машину сигналов, поданных самым натуральным для человека способом — при помощи устной речи. Проблема не новая, но дьявольски трудная. Писатели-фантасты давным-давно ее освоили и подают своим роботам, «киберам» и прочим устройствам словесные команды. А реальных устройств, понимающих речь, практически нет. Тембр, акцент, артикуляция — все эти элементы от человека к человеку резко меняются. Сравнительно легко натренировать машину так, чтобы она слушалась приказов своего «хозяина», того, кто с нею постоянно работает, и страшно трудно, чтобы слушалась любого. В этом отношении требования к машине прямо противоположны требованиям к собаке…

«Зачем эти украшения?» — с тоской думал Нешатов.

— Если послушать наших журналистов, воспевающих величие науки, ее «достижения» и «свершения», то можно подумать, что все трудности уже позади. Их стандартная формула: «Профессор улыбается». А улыбаться тут нечему. Трудности, почти непреодолимые, возникают на каждом шагу. Вот эти-то прекрасные трудности до сих пор остаются в тени. Борзописцу важны рекламные огни, а не проза жизни.

— Но ведь для того, чтобы изобразить прозу жизни, — осторожно заметила Магда, — надо самому быть специалистом…

— А если ты специалист, — поддержал Малых, — кой черт тебя понесет в борзописцы?

— Такие случаи бывают, — сказал Полынин (все засмеялись чему-то им известному). — Но вернемся к проблеме ввода в машину речевых сигналов. Положение в этой области, прямо сказать, неважное. Сказываются, между прочим, и отдаленные последствия гонений на кибернетику, которые отбросили нас назад на десяток лет, если не больше.

— Но ведь сейчас-то никто не гонит? — неприязненно сказал Нешатов. — Пора бы…

— Не гонят, даже подгоняют, торопят: «Давай, давай!» Тоже не условия для работы. Главное препятствие — техническая отсталость, которую сразу не преодолеть.

— Если можно, конкретнее, Игорь Константинович, — попросил Ган.

— Конкретнее: легких побед не ожидаем. Идея наша сама по себе не нова и основана на тривиальнейшем принципе спектрального анализа звуков речи. Особенность нашего устройства в том, как мы преодолеваем различие тембров. Перед тем как быть поданной на логическое устройство, речь проходит унификацию тембров. Наша идея унификатора…

— Не наша, а ваша, — поправила Магда.

— Неважно, чья. «Э!» — сказали мы с Петром Ивановичем. Так вот, после этого дело пошло немного быстрее, но не настолько, чтобы праздновать. Быстрее всего мы освоили цифры: один, два, три и так далее. Потом перешли к более эмоционально окрашенным словам: «плюс», «минус», «стоп», «интеграл», «синус» и так далее — всего около полусотни слов. В принципе достаточно, чтобы вводить в машину простенькие программы не на перфокартах, а с голоса. Провозились с этим года три. Несколько эффектных демонстраций, начальству понравилось, появилась возможность поставить птичку в какой-то клетке. Ох эти птички! Я даже одно время подумывал написать оперетту «Птичка божия». Чередуются действия: одно — для птички, следующее — как было на самом деле, потом — опять для птички… Задумал, но не написал. На чем я остановился?

— Несколько эффектных демонстраций, — подсказал Толбин.

— Спасибо. Журналисты трубят победу. Но мы-то знали, в чем порок нашего решения. Во-первых, неполный процент правильно принятой информации. А главное, большое время, уходящее на ввод.

— А при чем тут световое табло? — спросил Нешатов.

— Это не наша основная тема, а, так сказать, отходы производства.

— Хорошенькие отходы! — буркнул Малых. — Может быть, в них-то самое главное.

— Не исключено, — согласился Полынин. — Так вот, покуда мы возились с сокращением времени ввода, Магда предложила оригинальную, хотя и компромиссную идею — изображать слова в виде зрительных образов, так называемых спектрограмм. Вы их только что видели на световом табло. По оси абсцисс — время, по оси ординат — частота, если она превышает пороговый уровень. Это идея Магды…

— Вовсе не моя, коллективная.

— Неважно. «Э!» — сказали мы хором. Каждая спектрограмма образует характерный рисунок, который можно запомнить и потом распознать практически мгновенно, Магда научилась угадывать слова почти безошибочно…

— Это вы для «птички» или всерьез? — сердито спросила Магда. — Если не для «птички», то процент распознаваний невысок: семьдесят-восемьдесят, бывает и меньше. Но дело не в этом. Вы представили дело так, будто я одна каким-то чудом научилась читать спектрограммы. Тогда это была бы не научная работа, а цирковой фокус. На самом деле любой человек после небольшой тренировки может этому научиться.

— Кроме меня, — сказал Малых.

— Кроме тебя. Я имела в виду — любой нормальный человек.

Все засмеялись. Здесь вообще, заметил Нешатов, все время шли какие-то взаимные подковырки, вышучивания, намеки… В этой, по-видимому, дружной компании он чувствовал себя чужим.

— Дело в дикторе, — сказала Магда. — У Малыха во рту даже не каша, а белый шум. Я его подачу вообще принимать отказываюсь.

— Подумаешь, принцесса на горошине! Дело не в дикторе, а в принципе. Почему учитывается только превышение порогового уровня, а не амплитуда сигнала?

— Потому что на табло не три координаты, а две! Попробовал бы ты сам сделать трехкоординатную развертку!

— А что? Я подавал идею!

Спорящие голоса поднялись, сцепились. Нешатов уже ничего не понимал. Звук спора его пугал — нечто похожее бывало там, в больнице…

— Потише, товарищи, — вмешался Ган, — вы забываете, что здесь новый сотрудник, которого такие сцены могут травмировать.

— Ничего, пускай закаляется, — сказал Малых. — Дайте мне слово, я ему все объясню, без терминологии, по-рабочекрестьянски. Что говорить, установка еще несовершенна, но перспективы! Вы понимаете, какие тут могут быть выходы в практику? Автоматическая стенография — раз. Протезирование глухих — два. Представьте себе, сидит глухой человек на собрании и слушает доклад глазами…

— Прелестная перспектива, — сказал Полынин. — Если докладчик — наш директор, я бы закрыл глаза.

Опять смех, начинавший уже злить Нешатова. Цирк какой-то… Внезапно открылась дверь, и в нее просунулась голова в форме ржаного снопа, а за снопом — его обладательница и провозгласила:

— Ребята, в «Дарах» воблу выбросили!

И скрылась.

Первым встрепенулся Малых и опрометью вылетел в дверь. За ним не так решительно — Толбин с Магдой. Последним, как бы извиняясь, вышел Ган.

— Что это было? — спросил Нешатов.

— Вы разве не слышали? — ответил Полынин. — «Дары» — это магазин «Дары океана» на ближайшем перекрестке. А вобла, сами знаете, — острейший дефицит. Не хотите ли приобщиться?