Букеты от него продолжали появляться в будке консьержки, от которой, естественно, не ускользнули Мартины ночные прогулки.

Феликс решил сам сказать малышке Матильде о Собаке. Сказать по телефону.

Матильда совсем не удивилась тому, что Феликс позвонил ей. И сразу же спросила: «А как Собака?»

Феликс — было видно, как он взволнован, — сделал знак Марте, чтобы она взяла отводную трубку: наверное, ему казалось, что так она сможет поддержать его, что это придаст ему мужества.

— Ты понимаешь, дорогая, мне как раз надо… я должен тебе сказать… Собака была очень старая, я говорил тебе… и вот она умерла…

Матильда отреагировала не сразу. Сначала было молчание. Феликс и Марта переглянулись. А потом малышка ответила:

— Она умерла, потому что была старая? Очень старая?

— Ну да, потому, дорогая…

— Но ты ведь тоже очень старый, а ты не умер!

Феликс и Марта засмеялись.

— Значит, я ее больше не увижу, твою Собаку?

— Нет, Матильда, никогда больше не увидишь.

— А тебя — увижу?

— Меня — да, когда захочешь.

— Вот и хорошо, — сказала девочка просто и положила трубку.

Назавтра они узнали от Селины: Матильда целый день рисовала только собак, утверждая, что теперь она станет художником — «как Бабулин жених!», но зато совсем не плакала…

Три недели спустя, снова засмеявшись при воспоминании о замечании Матильды, Феликс задал Марте вопрос, от которого она, в свою очередь, пришла в полное смятение:

— Раз уж я остался жив, что скажете, Марта, о поездке в Севилью?

С того дня она лихорадочно готовилась к путешествию, горя нетерпением и умирая от страха.

Она ездила отдыхать с Эдмоном один-единственный раз в жизни. В Булонь-сюр-Мер. И помнит лишь одно: было жутко холодно. Все. Ничего кроме.

Подготовка заключалась не только в том, что надо было достать из превращенного в склад кабинета чемодан, в который она первым делом уложила шаль с бахромой; надо было еще все продумать, забраться в самое далекое прошлое, когда, совсем девчонкой, она мечтала, что ее похитит рыцарь на коне. Рыцарь немножко припозднился, конечно, но ведь пришел за ней, в конце концов, пусть и пешком пришел, и вот теперь просит у нее абсолютного доказательства любви. Он просит ее оставить свой дом, свою мебель, свои вещи, все привычные предметы не просто на ночь, но — вполне вероятно — на всю оставшуюся жизнь. Даже если это уже самые сумерки жизни… Или, может быть, именно по этой причине…

Подготовка была непрерывным подсчетом дней: сколько осталось до отъезда. Надо было видеть, какое оживление царило на страничках сафьяновой записной книжки, где Марта вела обратный отсчет и записывала впечатления о каждом прожитом дне! Она совсем другими глазами видела теперь своих детей, своих внуков: ей казалось, что придется покинуть их навсегда, хотя она и не сомневалась, что скоро увидится с ними снова.

Дети с восторгом приняли идею поездки. Но Поль не преминул позвонить Феликсу, чтобы как следует разузнать все об условиях их пребывания в Севилье и мимоходом дать спутнику матери несколько советов, которые Феликс нашел «поистине отеческими и потому особенно ценными».

А позавчера неожиданно забежала Лиза — к счастью, Марта была дома! — и сказала, что видела изумительное платье. Точнее, она сказала: «самое оно — для Севильи!» — и добавила, подумав: «во всяком случае, куда больше подходит для юга, чем ваше синее шелковое…»

Ближе к вечеру Марта отправилась пешком — хотя путь предстоял не такой уж близкий — в сторону Сены, где находился магазинчик, в котором обожаемая невестка обнаружила платье. Марта сразу поняла, какое: оно висело в витрине.

Мало того, что поняла — сразу почувствовала, что именно о нем всю жизнь только и мечтала, только и ждала, когда же оно наконец станет ее платьем. Красные узоры на кремовом фоне чем-то напоминали занавески и покрывало в спальне, но были куда более нежными. У Лизы оказался глаз-алмаз…

Марта захотела примерить. Продавщица оказалась очаровательная, она была очень внимательна к старой даме, которая — непрерывно и только что не облизываясь — говорила о поездке в Испанию и о каком-то Феликсе.

Интересно, а когда Марта в последний раз покупала себе платье? Бог его знает… Но вот это — оно точно ей подходит, и очень к лицу. И ткань такая легкая… И длина идеальная…

— Хотите прямо в нем уйти? — спросила продавщица и с улыбкой добавила. — Вы потрясающе в нем выглядите!

Марта заколебалась. Ей прямо отсюда надо идти на свидание в «Три пушки», да, конечно, сейчас жарко, но вообще-то — вот так, взять да избавиться от своего привычного, синего…

В конце концов она согласилась с предложением продавщицы и дала себя убедить, что к платью нужна еще именно эта маленькая сумочка из кремовой кожи, и пара матерчатых легких туфелек, и новая соломенная шляпка в тон.

Выходя из магазина и спиной чувствуя на себе взгляд молоденькой продавщицы, Марта вдруг опомнилась, и ее охватил непреодолимый страх. «А вдруг Феликсу не понравится платье?» — сходила с ума она, без конца повторяя одно и то же, но совершенно непонятным образом к ужасу ее примешивалось ликование. А тут еще и бедро, внезапно пробудившись от спячки — или ей это чудится? — принялось задавать ей вечные свои вопросы.

Она решила ехать в кафе на такси…

Потом, когда Марта вспоминала этот день, впечатления от того, что тогда происходило, казались ей более чем странными.

В момент, когда Марта садилась в такси, она увидела, как из автобуса на другой стороне улицы выходит женщина с чуточку нелюдимым выражением лица, в которой — тут можно голову дать на отсечение! — нельзя было бы не узнать Женщину-маков цвет, если бы у нее не были стянуты в тугой узел на затылке волосы и если бы она не была одета в синее шелковое платье, немыслимо похожее, впрочем, на то, что она сама несколько минут назад сняла с себя в магазине.

Видение было мимолетным, но оно взволновало Марту.

А вечером она произвела фурор в «Трех пушках»! Она даже задумалась, показалось ей или на самом деле Феликс, явно пораженный новым обликом возлюбленной, немножко покраснел, встречая ее у их столика. Положительно, все возвращается на круги своя…

И вот наконец настал Великий День. Так Марта обозначила 5 июня в своей сафьяновой книжечке, которая как нельзя лучше умещалась в новой сумке из кремовой кожи.

Смешно, но ночной поезд в Севилью уходил ровно в семь — в час их свиданий в «Трех пушках»…

Поль, Селина и маленькая Матильда проводили путешественников до перрона.

Марта крепко прижала к себе сначала Селину и Поля, потом, на закуску, Матильду.

— Ты отлично выглядишь в этом платье, мама!.. Просто — твои цвета!.. Почему ты раньше их не носила? Жалко…

— Береги себя, мамочка! Ты не забыла лекарства?..

— А ты мне привезешь оттуда что-нибудь такое, Бабуля, ну, скажи, скажи, Бабуля, привезешь?..

Она повторяла «да, да, да…», отвечая сразу на все вопросы, и голос ее постепенно терял твердость, а потом она, наконец, с помощью подавшего ей руку Феликса поднялась по лесенке в спальный вагон…

Теперь они стояли рядом, высунувшись из окна. Посылали воздушные поцелуи провожающим — как в голливудских фильмах и книжках с хорошим концом. На Феликсе был шейный платок цвета граната с кашмирским орнаментом.

Свисток, объявлявший об отправлении, прозвучал пронзительно.

Марта приложила руку к сердцу: его стук перекрывал все вокзальные шумы.

Ну вот… Поезд тронулся.

Момент был такой же пронзительный, как только что отзвучавший свисток. Как бы продлить это ощущение, это чистое чувство, как бы сохранить его надолго?

А потом Феликс спросил:

— Что вы скажете, Марта, насчет…

— Рюмочки портвейна, я полагаю?.. Скажу, что…

Улыбка Феликса заставила ее покраснеть. Бабушка-маков цвет. Женщина-маков цвет…

Приклеившись лбом к стеклу, вытянув губы трубочкой, она играет в дышалки: дышит на окно, чтобы запотело… И действительно, от ее теплого дыхания оседает пар, скрывая за белым облачком своим тянущиеся и тянущиеся бесконечно зеленые пространства.