Она положила руку поверх его ладони. Изгородь по-прежнему разделяла их, но теперь они касались друг друга. Засуха, подумалось Клементине, не заканчивается одной-единственной каплей дождя. Но когда к первой капле присоединяется другая, а затем еще одна, и еще, они могут пролиться достаточно щедро, чтобы снова озеленить землю.

– У нас будет еще один ребенок, – произнесла Клементина и стала наблюдать, как на лице мужа отражаются эмоции: удивление, затем снова обеспокоенность. И в конце концов теплота и нежная радость.

Гас вытащил руку из-под ладони жены и положил её на щеку Клементины. Медленно он наклонил голову и поцеловал свою любимую.

В то лето дождь так и не хлынул, чтобы напоить землю, но в тот день закончилась мертвящая засуха в их брачном союзе. С того дня каждое прикосновение и каждое слово становились множеством капель дождя, питающих их совместную жизнь.

И сейчас Клементина в который раз думала о том дне, пока наблюдала, как муж уезжает, чтобы спасти умирающих коров. В который раз думала, что вопреки ужасной зиме и упадку, накрывшему ранчо, они с Гасом наконец обрели счастье и понимание. И любовь. 

* * * * *

Позже, в одиночестве выпекая в кухне хлеб, Клементина услышала звон колокольчиков. Она прищурилась от яркого мерцания снега. С ведущей в город дороги сворачивали двухместные сани, которыми управлял богато одетый мужчина в котелке на бобровом меху и в темном клетчатом шерстяном пальто. Он поднял голову и повернулся лицом к дому.

– Что этому старому мерзавцу понадобилось? – вслух сказала Клементина сама себе.

Гас находился во дворе, только что вернувшись с пастбища. Увидев, как двое мужчин встретились и исчезли в сарае, она быстро вышла за дверь и поспешила следом за ними, не побеспокоившись даже накинуть пальто.

Ледяной ветер пробирал до костей, и Клементина задрожала, обхватив себя руками. Снег на тропинке хрустел под подошвами её туфель. Тополя потрескивали от холода.

В сарае пахло лошадиным потом, старым сеном и навозом. Висящая прямо на крючке за дверью керосиновая лампа отбрасывала тусклый свет, который отражался от лезвий кос и поблескивал на смазанной маслом упряжи и паутине. Клементина вошла в тишину, густую, как охлажденная патока. Заводя свою лошадь в стойло, Гас посмотрел на нее, но по каменному лицу мужа она ничего не смогла определить.

Одноглазый Джек Маккуин расцвел чарующей улыбкой.

– Всегда приятно полюбоваться на тебя, очаровательная снохушка. – Его взгляд опустился на ее живот, увеличившийся из-за пятимесячной беременности. – Вижу, тебя снова разносит. Плодитесь и размножайтесь. – Старик кивнул своим словам. – Да, действительно. Прелестная и плодовитая, а также верная и добродетельная. Добродетельная жена – венец для мужа своего. Эта женщина венец для тебя, Густавус?

Гас накинул уздечку на колышек и перекинул седло через дверцу пустого стойла.

– Что тебе здесь нужно?

Клементина обратилась к свекру с самой благонравной улыбкой.

– Кто скрывает ненависть, у того уста лживые, –нараспев сказала она, – и кто разглашает клевету, тот глуп.

Подлинная радость мелькнула на лице Джека Маккуина. Он кивнул, будто отдал ей победу в этой маленькой перепалке, и снова переключился на сына. Старик хлопнул затянутыми в перчатки ладошами и деланно вздрогнул.

– Выдалась та еще зимушка, верно? В последнее время кажется, будто солнце, едва изволит выглянуть, тут же прячется от мороза.

Гас зачерпнул вилами сено и бросил охапку кобыле в кормушку.

– Так ты скажешь наконец, что тебе нужно?

– Боже, какой же ты грубый, непочтительный отпрыск! И это после всего, что я для тебя сделал. Растил, холил, лелеял, кормил, одевал...

Губы Гаса отлипли от зубов.

– Ни от каменя плода, ни от вора добра.

Джек цокнул языком и покачал головой.

– Такая озлобленность не свойственна твоей натуре, мой мальчик. Но, с другой стороны, у тебя выдался трудный год, верно? И дальше будет только хуже. К весне ты будешь выглядеть таким же потрепанным, как одеяло индейца. Надеюсь, ты не рассчитываешь, что те двадцать процентов денег от сдачи внаем «Четырех вальтов» тебя спасут?

Руки Гаса сжались вокруг черенка вил. Он запустил ими в стог сена с такой силой, что раздался звон.

– До меня дошли кой-какие слухи.

– Ну, такая новость вряд ли могла долго оставаться тайной, и не в первый раз многообещающая серебряная жила со временем истощается. Руда, которую мы в последнее время очищаем, по большей части сплошь низкосортная порода, полная цинка. Стоимость перевозки и переплавки почти не оставляет нам прибыли, и себестоимость, считай, сравнялась с рыночной ценой. Но самое печальное то, Густавус, что «Консорциум Четырех вальтов» решил не продлевать договор найма на выработанную шахту.

Доходы от двадцатипроцентной доли «Четырех вальтов» постоянно прыгали на протяжении многих лет, но Клементина знала, что закрытие шахты станет серьезным ударом для Гаса. Еще одна мечта превратится в шлак.

– Как только мы прикроем дело и позволим штрекам наполниться водой, – продолжил Одноглазый, – твоя доля будет приносить не больше пользы, чем горшок с коровьей мочой. Так, может, надумаешь продать ее мне?

Гас рассмеялся.

– Когда рак на горе свистнет.

Джек Маккуин преувеличенно тяжело вздохнул.

– Мне почему-то так и казалось, что ты заупрямишься. – Из глубокого кармана пальто он вытащил маленькую квадратную кожаную папку, из которой достал пухлую пачку бумаг. – Когда последние партии руды оказались пустышкой, я нанял знающего инженера, чтобы тот облазил каждый туннель и каждый забой. Увы, он подтвердил, что запасы серебра на самом деле исчерпаны, Густавус.

Одноглазый Джек протянул отчет сыну. Когда Гас не взял бумаги, старик положил их на стог сена рядом с вилами. Документ был напечатан на пишущей машинке и даже заверен круглой печатью.

– Мне вот что интересно, мистер Маккуин, – произнесла Клементина в тишине, повисшей между отцом и сыном, – почему такой умный делец как вы хочет приобрести еще двадцать процентов того, что ничего не стоит.

Джек метнул на Гаса преувеличенно изумленный взгляд.

– Ты всегда позволяешь своей женщине задавать вопросы вместо тебя?

– Почему бы тебе не ответить на вопрос моей женщины?

Сдавшись, Джек Маккуин махнул рукой в воздухе.

– О, нет ничего легче. Выкладываю все карты на стол. Я прикинул, что мог бы сбагрить «Четырех вальтов» ничего не подозревающему восточному синдикату. Эти простофили в Нью-Йорке слышат слова «серебряный рудник» и от волнения чуть не писаются в штаны. Было бы легче провернуть это дельце, если бы у меня на руках были все сто процентов компании.

Гас остановился, чтобы пристально посмотреть на отца.

– И это все, да? Значит, выложил все карты на стол. Говоришь, что собираешься обмануть кого-то и хочешь, чтобы я поверил, будто этот кто-то не я. – Он усмехнулся, обнажив зубы. – А теперь давай, покажи карту, которую припрятал в рукаве.

Джек Маккуин выглядел оскорбленным.

– И с чего ты вдруг подумал, что она у меня есть?

– Она всегда у тебя есть.

Губы старика изогнулись в кривой улыбке.

– Я-то полагал, что мой набожный мальчик не способен продать лед в геенне огненной. А сейчас ты вдруг доказал старику-отцу, что я ошибался. Может, в тебе больше от меня, Густавус, чем мне раньше казалось. – Маккуин на мгновение замолчал, как если бы что-то усердно обдумывал, поглаживая подбородок, а затем пожал плечами, будто пришел к решению.

– Вот черт. В этот раз я действительно выложу все карты на стол. – Он подмигнул Клементине. – Даже тот туз, который припрятал в рукаве. В «Четырех вальтах» есть медь.

Клементина видела, что муж пытается понять, какой обман старик задумал на сей раз.

– Я думал, что медь — это проклятье, – нахмурился Гас.

– Проклятье, если добываешь золото или серебро. Но не в том случае, когда тебе нужна именно медь. – Двумя ухоженными ловкими пальцами Одноглазый Джек постучал по отчету, лежащему на стоге сена. – Запасы серебра действительно исчерпались, Густавус, но шахта до краев наполнена красным металлом. Нет надобности втолковывать мне, что за полкилограмма меди можно получить лишь двенадцать центов, а это едва окупит добычу. Таковы расценки сегодня. А я смотрю в будущее.